Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

Родители продолжали и без бабушки ездить на дачу и огородить, папа говорил, что бросать нельзя, так как это традиция, хоть всё можно купить в магазинах или у живых старушек. Катя ненавидела дачу за комаров и отсутствие нормального туалета. Работать её не заставляли: сначала жалела бабушка, а потом выяснилось, что она делает всё слишком неправильно и медленно. Папа однажды стал кричать, что Катя — не как другие дачные невыросшие: не лазает по деревьям и не смеётся радостным смехом с веток. Тогда она решила однажды полезть на дерево и, забираясь, представила себе, как она убегает от полугнилого сорнякового монстра, а он хватает её за левую пятку. Ногой пришлось сильно дёрнуть, чтобы сбросить страшную лапу. Так Катя потеряла равновесие, упала вниз и ударилась головой. Потом её сильно тошнило, в том числе от грязного туалета в больнице, где она провела больше двух недель, зато её почти перестали брать на дачу и оставляли в квартире на одиннадцатом этаже. Папа сказал маме, что Катя упала с дерева нарочно. Катя решила, что, пожалуй, это был бы умный ход, но ей такое никогда не придумать, только Лара могла бы соорудить что-то подобное, но менее больное. Потом папа вслед за мамой стал работать в Гулливерии, и они принялись редко бывать на даче и покупали сырьё для закруток у знакомых или на рынке. Невыросшая не любила ничего из баночной еды, кроме земляничного варенья.

Катя разозлилась на себя за то, что снова тонет в воспоминательном сугробе. Всё из-за того, что они долго однообразно шли вдоль опушки, потому что созданьице с трудом перебирало ногами в неприспособленных для него сапогах.

— Дэ-э-э… — это непонятно с чем согласилась Кикимора.

Катя почувствовала, что созданьице слышит и видит каждую её мысль и воспоминание. От этого стало обидно и неловко. Но это же Кикимора, а не Вероника Евгеньевна или Сомов. Солнце резануло Катю по глазам. Впереди наконец показался угол опушки, за которым прятался дачный посёлок. В животе громко урчнуло, не было ясно у кого — у невыросшей или созданьица. Кикимора огляделась, задвигала освобожденным от шарфа носом и вдруг кинулась в заваленные снегом деревья. Катя испугалась, что созданьице убежало навсегда и что ей придётся идти одной к дяде Юре. Но через минуты три белые еловые гроздья качнулись и Кикимора появилась из леса. Вид у неё был самый радостный, она подняла левую когтистую лапу, демонстрируя в той что-то серое и дёргающееся. Ржавая варежка была заткнута на брюхе под складку маминого шарфа. Катя сощурилась и разглядела.

— Ой, мышонок! — хотя это и была выросшая мышь, которую созданьице держало за серый хвост.

— Хэ! — подтвердила Кикимора, разинула острозубый рот и откусила извивающегося грызуна наполовину.

Катя не мигая глядела на двигающуюся челюсть созданьица. Вторая половина грызуна лопнувшей красной ягодой качалась на хвосте в бугристых пальцах и всё ещё подёргивалась. Кикимора протянула Кате мышиные остатки, и невыросшая отказалась, быстро замотав головой. Созданьице отправило себе в рот вторую половину прямо с хвостом. Катя осознала, что тоже ужасно голодна и что не ела ничего сегодня, кроме двух сырных кусочков. Она нащупала в кармане пуховика батончик, один и ещё один, освободила сразу две конфеты от фантиков и запустила себе в рот. Они отправились дальше, Катя дожёвывая конфеты, а созданьице — мышь.

Зимой дача — то есть дом и прилегающее к нему пространство — выглядела не как летом — гораздо больше и печальней из-за голых брошенных деревьев. Вместо четырёх бабушкиных яблонь посередине участка и вовсе торчали свежие обрубки. Кате сделалось грустно. Дядя Юра не открывал, хотя Катя долго жала на писклявый звонок и дубасила по дверной обивке. Кикимора показала ржаво-шерстяной лапой в сторону косого серого домика, из трубы которого выползал пар. Это была баня, которую сделал ещё муж Лилии Артёмовны. Кикимора закрыла морду шарфом. Они обошли строение и застыли снеговиками. У бани, прямо в сугробе, лежал на спине голый жилистый выросший и накидывал ладонями на себя снег. Это был дядя Юра, и от его тела шёл пар. Катя постаралась сщурить глаза так, чтобы ресницы почти закрывали зрение. Нужно было не думать о том, что дачный сосед выглядел ещё страшнее и непонятней, чем Курин. Кикимора то ли от понимания Катиного ужаса, то ли от своего пищеварения рыгнула съеденной мышью. Дядя Юра поднял голову, увидел их и плохо выругался.

Потом они сидели за столом, покрытым клетчатой клеёнкой. Дядя Юра, уже одетый в тельняшку и брезентовые штаны, жевал холодную курицу. Её полуразобранное тело лежало на фольге в огромной плоской тарелке с двойным золотистым ободком. Посудина была бабушкина. Блестящий от жира рот дяди Юры отпивал после каждого откуса пиво. Мясо он то отрывал зубами от кости, то отламывал пальцами. Катя и Кикимора сидели на скамейке напротив и смотрели на него. Вокруг всё было деревянно и довольно аккуратно, даже прибраннее, чем у Кати дома.