Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

Катя ответила, что ошиблись, страх пополз вверх по её ноге, она бросила трубку, убежала обратно на кухню и снова закрыла дверь.

Сахаринки кололи локти. Екатериной Александровной будут звать Катю, когда она вырастет. Вот! Нужно думать как выросшая. Как мама и папа. Вот сейчас как будто она сама себе выросшая. Как мама себе и папа себе. Катя сидела за столом и представляла себя выросшую. Как она сидит напротив себя — выросшая. Такая же красивая, разумеется, как мама, только с серыми волосами. Страх вполз уже в кухню, но затоптался у двери, он всегда опасался мыслей о будущем. Допустим, она сумеет перетерпеть самое плохое, то есть сегодняшний вечер. Даже школу на Савушкина все семь или сколько-то там лет. Где будет примерно то же самое каждый день. Своя математика, своё вязание, своя Вероника Евгеньевна, собственный Сомов, собственные стихи и столбики. Мама и папа будут стыдиться, стесняться. Все невыросшие из прежнего класса при встрече в лилипутском городе станут кричать: «Ну что, дебилка?!» А с Ларой всё понятно — она не захочет с Катей видеться. И каждый день дневник будет проверять папа и находить там двойку или кол. «Катя катится-колошматится!» каждый день. Потому что в школе на Савушкина Кате станет совсем плохо, и она не сможет учиться вовсе. А главное, после школы для отстающих нельзя поступить в институт, а потом нельзя работать. То есть никогда Катя не сумеет делать так, как ей захочется. Например, купить дорогой (в две зарплаты) телефон или собственный компьютер, жить одной, ездить в гулливерский город или куда-нибудь ещё, как Лара. То есть она навсегда останется в своей комнате. Будущее катится-колошматится. Каждый день. Страх двинулся на Катю.

Нет, а вдруг… повезёт — родители уговорят Веронику Евгеньевну не переводить её, ну, или в школе на Савушкина нет мест? Страх остановился. Катя останется в своём классе. И каждый день ещё семь лет — Сомов с компанией, Лара на другой парте, Вероника Евгеньевна распадётся на десять разных Вероник Евгеньевн, математика разделится на кучу монстров-предметов вроде геометрии (Катя слышала про неё). И каждый день дневник будет показывать родителям двойку или кол. «Катя катится-колошматится!» каждый день. Потому что Кате не справиться ни с одной новой Вероникой Евгеньевной или с новой математикой. Будущее катится-колошматится. Каждый день. Страх уже подошёл близко и морозно дышал на щиколотки. Вдруг Катя на краешке отчаяния нащупала ответ. Будущее нужно отменить. Сделать так, чтобы оно не катилось, не колошматилось — не наступало вовсе.

Катя вскочила с табуретки. Страх не понял и застыл на месте. Она сбегала в свою комнату, надела на голую ногу тапок. Катя вернулась на кухню, страх залез в мешок картошки. Достала нож в ящике стола, оглядела его с разных сторон, попиликала им легко по запястью, как скрипач по скрипке. Подумала, подошла к холодильнику прямо с ножом. Открыла дверцу, из нутра пахнуло порченым. Катя выудила из холодильниковых кишок сыр, развернула с трудом одной рукой прозрачную упаковку, на весу отрезала кусок и положила в рот, прожевала. Потом ещё один и ещё три. Холодильник почему-то не возмущался своей распахнутости. Катя запихнула сыр обратно, закрыла дверцу, отнесла нож на дно раковины. Подтащила табурет к кухонной мебели, забралась на него и открыла навесной шкафчик. Тут валялись залежи лекарств, таблеток, тюбиков, спреев и мазей. Мама часто болела из-за того, что сменила климат, и сильно уставала. От головы, от горла, от живота, от насморка, от кашля, от-чего-не-ясно. Катя ничего не понимала в лекарствах и не знала, от каких именно ждать нужного результата. Поперебирала серебристые пластинки, послушала издаваемую ими музыку. Слезла с табуретки, села на неё, начала задумываться и вдруг увидела плиту.

Катя пододвинула табурет к столу. Сбегала в туалет, тщательно несколько раз спустила воду (папа часто кричал на неё за то, что она забывала смывать). Возвратилась на кухню, оттащила от стены сложенную прямо с постельным бельём раскладушку. Разложила её и подвинула, тяжело дыша, прямо к плите. Потом поснимала с плиты кастрюлю, сковородку, чайник и по очереди отнесла их на стол. Открыла все газовые конфорки, не поднося к ним горящей спички. На кухне как будто зашипели сразу четыре змеи. Солнце из окна ткнуло Катю в голову.

«Свети сколько влезет», — это подумала Катя, залезла на раскладушку, накрылась одеялом и сбросила сначала один, потом второй тапок.

Потом приподнялась, протянула руку и со скрипом раскрыла полностью дверцу духовки. В кухне зашипела пятая и самая толстая змея. Катя закрыла глаза. Самая тоненькая газовая змея от самой маленькой конфорки, на которой мама по выходным варила кофе, пробралась в мешок картошки и задушила страх. Катя улыбнулась и сразу заснула, не от газа, но от усталости после бессонно-вязательной ночи. Ей моментально приснилось, что они с Ларой в вязанных Катей варежках (на каждой правой — неприкрытый большой палец) играют в хорошие, нехолодные и неболезненные снежки.