Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

— Ты куда? — это спросила классная.

— Физ-ра же, — сквозь нос, как мамонт, ответила Катя.

— А зачем?! — отмахнулась от Кати Вероника Евгеньевна. — Всё равно не засчитается. Четверть эту уже закончишь в другой школе… Не я одна принимаю решение, но я думаю, коллеги и начальство меня поддержат. А пока иди домой.

Снежинки щекотали глаза. Солнце освещало их заодно со всем подряд. Катя шла домой не коротким путём — вдоль забора, а самым долгим — через главный проспект, вдоль самых красивых и старых в городе домов. Им было лет по пятьдесят. Катя всегда раньше смотрела, как в их окнах плавают корабли, торчат маяки, башни и горы, и на всех улицах, набережных и вершинах танцуют вальс выросшие и невыросшие. Сейчас Катя не видела ничего, кроме пляжной полоски на снежном тротуаре. Пакет со сменкой тянулся вниз и время от времени сталкивался с колготочными коленками.

Чудо заключалось в том, что без десяти десять (Катя заметила время на часах сквозь прозрачную аптечную дверь) она уже шла из школы. Ещё пятнадцать минут по песку, потом по лестнице и в лифте — и квартира на одиннадцатом. А завтра и вовсе можно будет не ходить. Даже когда Катя заболевала, то всё равно досиживала до конца уроков, а потом под одеялом чувствовала себя счастливо кем-то вроде героини. Она всегда плохо обёртывала мысли и ощущения в простую и симпатичную упаковку, а сейчас вот ясно выходило, что доступная Ларе хоть каждый день свобода досталась Кате только в очень плохих обстоятельствах.

На углу последнего красиво-старого дома к Кате, извиваясь, подошла тощая собака в грязно-морозных колтунах. Катя встала столбом. Псина понюхала сменку и коленки, полаяла два-три раза (было почти нестрашно) и убежала в сторону рынка. Из двери с надписью «Разливное пиво» вытекли двое невыросших. Катя двинулась домой.

В лифте Катя подумала, что было бы интересно, если б он застрял. Такое уже случалось один раз в её жизни, ещё в первом классе. Катя ехала одна. Железяка вдруг остановилась, и тут же выключился свет. Катя заплакала в темноте, представляя, как вот-вот оборвётся трос (про такие случаи рассказывала Вероника Евгеньевна), как они покатятся вниз вместе с лифтом и от неё (Кати) останется что-то вроде рожек и ножек. Она попыталась позвонить тогда маме, но сигнал не ловился. Катя помотала светящимся телефоном, ей показалось, что стены с двух сторон принялись двигаться друг к другу. Она стала стучать по липким от жвачки лифтовым кнопкам. Вдруг оттуда затрещал женский голос. Больше всего Катя удивилась, что он всю дорогу называл её на «вы» и, ласково хрустя, успокаивал.

Сколько прошло времени, Катя не помнила. Над головой железно заскреблись, в металлический проём сверху воткнулся штырь, создав тонкую ровную щель, сквозь неё в лифт пролезли лучи, а потом чьи-то большие ладони. Они напряглись, задрожали, и двери лифта расползлись в разные стороны. Катя увидела вверху перевёрнутый колодец света, в нем край бетонной платформы, ноги людей по колени и одного полусидящего человека в синей форме. Он впихнул железную раскоряку между дверями. Среди ног Катя узнала мамины лимонные домашние штаны с подсолнечномасляным пятном в форме лошади. Это случилось в субботу, и все были дома. Выросшие что-то там говорили, не было ясно что. Солнце набилось в кабину, царапая невыросшей глаза. Из-за него Кате сделалось неуютно и очень захотелось вернуться в прежнюю темноту. Полусидящий спустил Кате табурет. Она приняла его и стояла с ним в руках. Выросшие, в том числе мама, тётя Оля и ещё соседи, влезли своими головами в колодец света и стали показывать руками, что стул надо поставить и взобраться на него ногами. Лица, грубо обработанные светом, приобрели вдруг вместо глаз, носов и ртов — чёрные дыры.

Катя подумала, что это чудовища, которые сожрали всех жильцов подъезда, а теперь пришли к ней и делают вид, что спасают. Не дыша она смотрела на них приклеенным взглядом. Вдруг свет за их спинами погас, и чудовища снова превратились в выросших людей. Катя выдохнула, поставила табурет на пол лифта и забралась на него. К ней уже тянули руки. Её вытащили, кабина застыла между седьмым и восьмым этажами. Катя разрыдалась. Потом её долго успокаивали лифтёры, соседи, мама, и даже папа пробуркнул что-то утешительное.

Четыре месяца потом Катя ездила на лифте только с мамой или карабкалась пешком. Потом она принялась доезжать до шестого, а дальше подниматься по ступенькам. А потом страх рассосался в памяти, она заново проводила в железной кабине все одиннадцать этажей. Лифтовое приключение стало весёлым и ценным. Сразу после произошедшего Лара и даже некоторые другие невыросшие из класса несколько дней выпытывали у Кати захватывающие подробности (некоторые допридумывались на ходу). Она стала кем-то вроде Лары или Сомова. Правда, ненадолго. Если бы лифт застрял сейчас, было бы интересно постоять одной в темноте, а потом позвонить, поплакать, и появились бы какие-нибудь выросшие, которые бы пожалели её. Но железяка доползла до одиннадцатого и без возражений выпустила Катю.