Виктор Эмский - Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

«А?.. Что?!.. Где это я?..»

Разинув рот молчит Гриша. Ночной дождик стрекочет по крыше телятника. Внизу, в буржуйке рдеют торфяные брикеты (всю жизнь Эмского будет преследовать этот незабываемый нерусский запах). Гукает маневровыми неведомая станция. Внизу, под Витюшей, на первом ярусе, шепчутся:

«Иди ты! Побожись!»

«Честное ленинское! Да я только посмотреть, чего там чирикает. Я крышку ножичком поддел, а оно как засвиристит: „Прекратите, Роман Яковлевич, а то хуже будет!..“»

«Иди ты!»

«Гадом буду!»

«Ну а ты что?»

«А я: сейчас-сейчас, уже прекращаю, а сам как поднажал! А оно как тряханет меня!..»

«За грудки?!»

«Током, балда!»

«Иди ты!..»

«Век дембиля не видать! У меня аж искры из глаз посыпались. А часики из рук — порх! И полетели… Сами летят, а ремешками, прямо как птица крыльями — мах-мах, мах-мах!..»

«Да иди ты в баню — врешь ты все!.. Э!.. Э!.. Ты уже до „фабрики“ докурил, а ну дай сюда! Во, змей! Я тут уши развесил, а он, знай себе, курит и курит…»

«Вот и оно мне, это когда я еще ножичком не ковырял: „Не докуривайте до фильтра, Роман Яковлевич, в фильтре все элементы скапливаются…“»

«Иди ты!..»

Рядовой Эмский терпеливо подождал, пока Шпырной со Шпортюком не улеглись, и слез с нар.

Эшелон стоял на запасных между двумя составами. Ночь пахла мазутом, соленой рыбой, едким, отдающим химией дымом эшелонных буржуек, большой рекой и еще чем-то, тоже химическим, но таким тревожно знакомым, почти родным, что у Витюши защемило в груди.

Послышались тяжелые, по мокрому гравию, шаги, что-то железное тюкнуло по железу, шаги смолкли, еще несколько раз тюкнуло. «Обходчик», — догадался Витюша и высунул голову под маленький ночной дождь.

— Что за станция? — тихо, чтобы не разбудить товарищей, спросил он.

— Областной город Эмск, — окая, ответил человек в брезентовом плаще с капюшоном.

Сердце у Витюши Эмского встрепыхнулось:

— Эмск!.. Не, правда Эмск?

— Мы люди нешуточные.

Обходчик достал из кармана брезентухи мятую пачку «севера» и угостил солдатика.

— Спички есть?

Эх, и спичек у солдатика не было. Трепещущий в ладонях огненный мотылек взлетел к Витюшиному лицу.

— Эва! — вскрикнул путеец испуганно. — Это че у тебя? Болезнь, что ли, какая? Воспаление?

— Проказа, — сказал Витюша.

Как ни странно, ответ успокоил железнодорожника.

— А-а!.. Ну это от нервов, это пройдет. Ты, служивый, вот что, ты мочой пробовал? Попробуй. Рекомендую. Откуда путь держите?

Витюша ответил ему, что из Парадигмы Мфуси и в свою очередь поинтересовался, когда дадут отправление.

— А кто же вас, вояк, знает, — зевнул путевой обходчик. — Вы ведь «литерные». Может утром, может к обеду, а может и вовсе через десять минут…

Они еще немного поговорили о политике, о погоде, о вагоне-рефрижераторе, от которого невыносимо смердело тухлой рыбой. Папироски докурились. «Ну, бывай!» — сказал солдатику путеец и пошел дальше, потюкивая молоточком, изо всех сил напуская на себя увесистость и солидность, хотя на лицо ему, невропатологу сраному, салаге наглому, было от силы семнадцать, ну, разве что с хвостиком.

Гукал маневровый. Диспетчер по громкой связи просил какого-то Петрова позвонить Сидорову. Ночь пахла Эмским заводом синтетического спирта, в просторечье — «синтяшкой» и это был тот самый запах, что так разбередил Витюшину душу. Здесь, в Эмске, жила его родная сестра. Сюда он приехал погостить на недельку, сдав экзамены на аттестат зрелости, да так и застрял на целых семь месяцев: по блату сменив питерскую прописку на местную, пошел на завод щелочных или, как он сам говорил, сволочных аккумуляторов, учеником слесаря, точил пуансоны, сверлил дырки в матрицах, чуть не вступил в комсомол, чуть не напечатался в областной газете, — и все потому лишь только, что на городском пляже влюбился второй раз в жизни роковой любовью в маленькую, но тем не менее на пять лет его старшую, библиотекаршу. Ах, что это был за роман, что за роман, о, что за роман!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз, в какой-нибудь другой, совсем-совсем другой книге, милые мои, дорогие, все на свете понимающие!..

И тут Витюша вздохнул так громко, что аж застонал. Часики на руке стрекотнули.

— Он совершенно прав, — чирикнул Зюзик, — у тебя все, друг мой, исключительно все на нервной почве. Главное спокойствие. Три глубоких вдоха и выдоха, счет про себя от тринадцати до ноля и наоборот…

— Ты бы мне лучше подсказал, как от болячек избавиться.

— Зачем?