Никола Юн - Солнце тоже звезда

Я снова обращаюсь к Чарли:

– Я давно пытался понять. Может, я что-то тебе сделал в детстве и не помню этого?

Он фыркает:

– Что ты мог мне сделать? Ты слишком жалкий.

– Значит, ты просто сам по себе такой говнюк? Это врожденное?

– Я сильнее. И умнее. И лучше тебя.

– Если ты так умен, тогда что ты здесь делаешь, Чарли? У тебя что, синдром важной персоны местного масштаба? Неужели в Гарварде ты был просто нолем без палочки?

Он сжимает кулаки:

– Следи за языком.

Моя догадка хороша. Даже более чем. Я попал в точку.

– Я прав, не так ли? Ты там не самый лучший. Выходит, что и здесь ты не самый лучший. Каково это – быть Не Самым Лучшим Сыном?

Теперь крючок у меня в руках. Лицо Чарли побагровело, и он снова раздувается. Если он еще сильнее сожмет челюсти, они точно сломаются.

– Хочешь знать, почему ты мне не нравишься? Потому что ты точно такой же, как и они. – Он кивает в направлении нашего отца. – Ты, и твоя корейская еда, и твои корейские друзья, и корейский язык, который ты учишь в школе. Это жалко. Сечешь, Младший Братец? Ты точно такой же, как все остальные.

Стоп. Что?

– Ты ненавидишь меня потому, что у меня есть корейские друзья?

– Да ты весь из себя корейский, – буквально выплевывает он. – Мы ведь вообще не там родились.

И тут я все понимаю. Правда понимаю. Порой тяжело жить в Америке. Порой я сам ощущаю себя так, словно нахожусь на полпути к Луне, застрял между ней и Землей. Меня покидает всякое желание выяснять отношения. Теперь мне просто его жаль, но для него это хуже всего. Чарли видит жалость на моем лице и приходит в ярость. Он хватает меня за ворот рубашки:

– Пошел ты. Думаешь, отрастил волосы и любишь стихи – и все сразу должны относиться к тебе по-другому? Думаешь, привел сюда какую-то чернокожую девчонку… Или мне лучше называть ее афро-американкой или, может, просто…

Но я не даю ему произнести это слово вслух. Я думал, придется как-то настроиться, собраться с духом, но нет. Я просто бью его в морду.

Мой кулак попадает ему в глаз, костяшки пальцев натыкаются на кость. Мне ужасно больно, и это несправедливо, учитывая, что, по идее, это я сейчас задаю ему трепку, а не наоборот. Он отшатывается, но не падает, не то что в кино. Это, откровенно говоря, разочаровывает. И все же гримаса на его лице стоит всех этих сломанных – а они, я уверен, сломаны – костей в руке. Ему определенно больно. Я хотел, чтобы до него дошло: я, его Младший Братец, не стану больше терпеть, я могу вздуть его сам. Теперь он знает, что мне надоело мириться с этим дерьмом. Однако удара явно недостаточно. Я слежу, как меняется выражение его лица – от боли и удивления к ярости. Он налетает на меня со своими лишними пятью сантиметрами роста и девятью килограммами мышц.

Сначала он бьет меня кулаком в живот. Такое чувство, словно кулак просто протыкает меня и выходит наружу через позвоночник. Я сгибаюсь пополам и подумываю пока остаться в этой позе, но его не проведешь. Он поднимает меня за воротник. Я пытаюсь закрыть лицо руками, потому что знаю – он метит именно туда, но после удара в живот я несколько заторможен. Кулак врезается в угол моего рта. Губа лопается изнутри, напоровшись на зубы. Она лопается и снаружи, потому что этот ублюдок ударил меня рукой, на которой носит гигантское масонское кольцо. От него останется след (вероятно, навсегда). Он все еще держит меня за шиворот, собираясь ударить снова, но теперь я готов. Закрываю лицо руками и резко бью его коленом, прямо по яйцам – жестко, но не настолько жестко, чтобы лишить это исчадие ада возможности завести маленьких дьяволят. Я весьма великодушен.

Он лежит на полу, сжимая свое достоинство – к несчастью для него, корейское, – а я держусь за челюсть, пытаясь понять, все ли зубы на месте, когда к нам подходит отец.

– Museun iriya? – спрашивает он. Что переводе означает: что здесь происходит?

АДВОКАТ ФИЦДЖЕРАЛЬД, слегка подавшись вперед в кресле и сложив пальцы домиком, неотрывно смотрит мне в глаза. Я не могу понять, действительно ли он слушает или просто делает вид. Сколько похожих историй он выслушал за годы практики? Странно, что он не просит меня поскорее перейти к сути. Я заканчиваю свой рассказ о том вечере. Актеры трижды выходили на поклон. Они вышли бы и в четвертый раз, если бы зрители не начали расходиться. Мы с Питером остались сидеть на своих местах, ожидая, пока отец вернется за нами. Мы прождали полчаса, и наконец он появился. Едва ли потому, что помнил о нас. Он вышел из-за плотного красного занавеса и встал в центре сцены. Он простоял там целую минуту, глядя в пустой зал.