Андрей Иванов - Аргонавт

Куда бы я ни шел, иду навстречу себе. Не уйти. Само собой, все есть прошлое, оно колет глаза и наступает на пятки, как в дурном сне: пытаешься бежать и вязнешь, видишь, как из-под ног (по щиколотку жижа), искажая твой образ, убегает вода и нет ни одного камня вокруг, не на что ногу поставить – всюду искривленное прошлое, как в зеркальце заднего обзора петляющая дорога и дым ленточкой поперек лазурью подкрашенного неба, вынутого из ванночки только-только, влажного, глянцевого. Мои слова, даже ненаписанные, недодуманные, падают на промокашку языка, как кляксы, черные звезды инобытия, дремлющие в ожидании плотоядные растения – каждый пишущий попадал в эту ловушку. На Regent St из приоткрывшейся дверцы бутика мне навстречу вышло мое отражение, и я ощутил себя вещью. Мне показали меня, будто спрашивая: вы довольны своим образом? Не хотите чего-нибудь в себе изменить? Изменил бы все! Сдал бы себя в утиль целиком! Если бы у меня были фантастические бабки, я бы изменил внешность, пол и уехал куда-нибудь, чтобы прожить остаток дней среди тайцев или вьетнамцев, в каком-нибудь азиатском захолустье, где невозможно встретить русских, чтобы забыть и этот язык, и себя вместе с ним.

Толстой заблуждался: счастливых семей не бывает; «счастливая семья» – это оксюморон.

Последний раз на эстонской электричке ездил двадцать три года назад. Больше, чем полжизни. Вспомнил об этом, потерявшись в лабиринте улочек.

Ходил в Äripäev на собеседование – «обнадежили» в электронном приглашении: meil on hea meel – я обрадовался, размечтался, авось про меня слыхали, обо мне узнали (кто-нибудь почитал мои записи и понял: такой человек на вес золота!), прихожу – улыбаются, говорят, что нужен корректор в «Деловых ведомостях»… Тьфу! Я так расстроился, что даже говорить не хотелось, совсем обессиленно пролепетал, что мог бы писать на эстонском – именно что писать для Äripäev,а не в «Деловых ведомостях» корректировать идиотов и что желания сотрудничать с «Деловыми ведомостями», равно как и с прочими русскими изданиями, к сожалению, в себе не нахожу по разным причинам, – удивились, но пообещали ответить в течение десяти дней; уверен, что мимо, но это большой шаг вперед для меня – сходить на собеседование, большой шаг; надеюсь, что соберусь и через месяцок схожу еще куда-нибудь.

Тогда я и подумал об электричке, когда она проплыла мимо меня. После собеседования заблудился в потемках. Свернул не туда. Не хотел идти вдоль Пярну мнт. по мосту в сумерках. Мрачно. Много машин. Свернул под мост и там заплутал, вышел: дорога, аллея и вдруг – электричка. Где я? Почему-то пронеслось в голове: «Палдиски», – и кадры из Lilya4ever – один мрачнее другого сценарии – разделывают, как козу (кажется, Ким КиДук); битой бьют по голове (Visitor Q); швыряют камень – необязательно в меня – и выбивают глаз (в каком-то из романов Оэ); просят прикурить и втыкают нож в печень («Игла»). Все эти ужасы, которые вырываются в виде ночных кошмаров, как вирусы, покоятся в хранилище моего воображения, они собирались не один год, а все детство и всю юность (сцены из соответствующих фильмов-книг их иллюстрируют: больше всего притягивает то, чего боишься), они и есть – наследие. Чего бы я не отдал, чтобы выскоблить из подсознания все до единого воспоминания. Пусть дали бы мне битой, да так, чтоб забыл напрочь (Аки Каурисмяки «Человек без прошлого», например). Сквозь деревья увидел elron. Медленно катился… и вспомнил, как мы застряли на даче, и, чтобы смыться, чтобы не задыхаться в тесноте (я подрос – дачка словно ужалась, как выстиранная), чтобы посмотреть «Брюгге» vs. «Спартак», а не ночевать с ними (отец гонял за дровами, топил до ночи, как сумасшедший, но под утро все равно стучали зубами), я выдумал зачет по физике, отец: «Да что ж ты учебник с собой не взял? Ну, ладно, беги». Одолжение; они не понимали, что чуть не лишили меня радости – сидеть перед экраном и смотреть, как Черенков – Гаврилов – Шавло разносят бельгийцев (а там и Кулеманс, и оба ван дер Эльста, и даже Папен играли, как сейчас помню, Папен забил), ведь жизнь – мрак, и надо находить в ней любые окна, ловить отблески и солнечные зайчики при любой погоде: никогда не забуду, как мать мне не дала посмотреть ответный матч с «Кайзерслаутерном», я плакал, по-настоящему плакал, и никогда не прощу ей этого, никогда! Дома должна была быть сестра. Прихожу, а с ней парень какой-то – испортил им всё. Может, если б не я, они бы поженились и не было бы в моей жизни Геннадия, выходит, сам себе подгадил. Как я бежал на электричку, ликовал, даже не запыхался. И мысль: успею – не могу не успеть. На станции было тепло, но света мало. Неуютно. А в вагоне почему-то темно, пусто, одно окно никак не закрывалось (дергал, дергал, так и оставил), идти в другой не хотелось, все-таки в пустом ехать приятней. Холодно. Ну и пусть. (Помню ту ночь до последней звезды! Что за праздник был в Брюгге! Какое торжество! Как отчетливо себя – мое внутренне ликование, мое горение – помню!) Курил, глядя застоявшимся взглядом в придавленные подступающей ночью поля. 6 ноября 1985 года… дикая тишь внутри меня; ожидание матча; победа над отцовой тупостью (как я его! вот бы и в Брюгге так же); шальным холодком пробежала мысль: а может, я один во всей электричке? И все это – сон?