Андрей Иванов - Аргонавт

Пристальный сетевой сталкер, несомненно, легко отличит виртуала от человека, поэтому нетрудно представить такого искусного сталкера, который смог бы выследить Боголепова: узнавая по почерку создателя, собрал бы семейку подставных матрешек (одна порождает другую, каждая ткет паутину), без особого труда пробив IP-address всех дигитальных кукол, понял бы, куда ведут ниточки, о чем в сердце сердец и мечтал Павел, – быть разоблаченным, разумеется, самой Аэлитой. Он этого жаждал – страстно, с упоением, мучительно проигрывая в воображении сцены: представлял ею присланные электронные письма, которые выводят его на чистую воду, представлял, как она входит в его кабинет во время урока, гневная, швыряет ему в лицо папку с распечатанными аккаунтами его виртуалов, высказывает все, он ползает на коленях, собирая бумаги, умоляет ее прекратить, а заблаговременно подобранная группа учеников наслаждается его падением. Так мог страдать всю ночь. Только под утро проваливался в стыдный бредовый сон: он идет по Красной площади, конец восьмидесятых, но ему сорок пять, солнце, мороз, люди, много людей – пуховики, «тропсики», «варенки»: определенно восьмидесятые, – внезапно из толпы ему навстречу выходит Аэлита, страшно схожая с его бывшей женой, на ней почему-то гетры, клетчатая юбочка, ковбойка-безрукавка на голое тело, она преграждает ему путь неправдоподобно длинной указкой (карамельная сосулька, выкрашенная красно-белой спиралью), тыча этой сосулькой-указкой ему в пупок и ниже, ниже, Аэлита ругается, кричит, топает ножкой, собираются люди, смотрят, смеются, галдят, его охватывает стыд, ужас, блаженство, голова кружится, жар заливает чресла.

Он наслаждался мнимой жизнью своих призраков, которые месяц от месяца обрастали плотью и ложными свидетельствами материального существования; он умел придумывать названия фирмам, которые якобы когда-то функционировали, магазинчикам, ресторанам: Lovely Cookies, Gastronomic Delights, Crags and Goggles, – в них они и работали; он украшал мнимую жизнь своих представителей поездками, которые сам мечтал совершить, придумывал им хобби, любимых актеров и музыкантов, делал их влюбленными в природу и животных или фанатично увлекающимися кулинарными изысками, некоторые его двойники сильно выпивали, другие это осуждали и советовали им бросить, они слушали совершенно разную музыку, ссорились из-за этого, спорили о книгах авторов, которых Боголепов ни во что не ставил (но ради правдоподобия вымысла в его маленьком виртуальном театре говорили о том, о чем говорят люди: о Дэне Брауне, Роберте Гэлбрайте, Б. И. Эллисе, Паланике, Иэне Макьюэне и пр.). Безусловно, это было больше, чем какие-то виртуалы, аватары, куклы, – он создавал личностей, которые были вполне самостоятельны и целостны. Это искусство, грезил Боголепов, возможно, я создал новый вид искусства – наиболее эксклюзивное из всех возможных, игра, в которую играет кукловод, тайно вовлекая людей в свой призрачный мир, как в паутину. Он придумывал своим фантомам жизнь, которая по полноте и достоверности ничуть не отличалась от жизней людей, но была ярче, интересней (я бы хотел, чтоб таких людей было больше; может быть, те, кто соприкоснется с моими гомункулами, захотят походить на них, и, как знать, с течением времени мир изменится в лучшую сторону?). Он жил их выдуманными страстями, разделял разочарования и восторги, поддерживая в своих креатурах горение огонька, которого, как ему казалось, так не хватало людям (он думал, что делает мир теплей). Порой увлекался настолько, что позволял себе в статусе одного из аккаунтов посетовать на жизнь, разругаться на весь мир, сказать то, что сам считал важным высказать, а после, будто бы устыдившись, отписывался, просил прощения, «признавался», что выпил и потерял контроль; находились те, кто выражал эмпатию, пытался ободрить; он читал их сочувственные записи и хихикал. Так Боголепов боролся с одиночеством (одиночество – это дрожащий на ветру провод и столбы, столбы вдоль заснеженной дороги, ничего, кроме дороги и снега, бескрайняя зима).

Ах, как жаль, что мои создания – не живые люди! Если б я мог сесть на самолет и полететь к моей японке в Киото… Невозможно. Жаль. А вот были бы мои знакомые хотя бы чуточку похожи на них… Никак. Потому что всех забодала рутина, всех нас сожрала новостная гидра… Наверное, мои виртуальные креатуры слишком идеальны. Нельзя так. Я бы мог запросто написать роман: замуровать всех вместе в каком-нибудь отеле посреди зомби-апокалипсиса или новой чумы и просто-напросто рассказывать о них, дать им перед смертью высказаться, а потом умереть – трупы будут долго разлагаться… а я буду продолжать писать… глядя на червей, на муравьев, на пауков, глядя на то, как тускло светит солнце, едва пробиваясь сквозь вековечной паутиной затянутые окна… глядя на кости… это гораздо интересней, чем то, что сделал в «Выигрышах» Кортасар… Тут двух мнений быть не может!