Кристин Фере-Флери - Девушка, которая читала в метро

Зачем, зачем она оперлась на эту створку, ни за что на свете не надо было входить в этот двор, поворачивать ручку двери кабинета.

Тогда бы она не услышала это .

– Когда это случилось?

К ней вернулся голос. Не совсем голос, какой-то мышиный писк.

– Три дня назад, – ответил Леонидас. – В больнице не сразу нашли адрес, он, конечно, дал другой, неверный.

– Но почему неверный?

– Думаю, он просто хотел исчезнуть. Наверно, считал, что убережет этим Заиду. Убережет всех нас. Мы уже никогда не узнаем.

– Но когда человек ложится на операцию, он должен указать имя доверенного лица, у них это так называется, – заметила она.

– Он и указал.

Его лицо сморщилось еще сильнее, он сложил ладони жестом, в котором было куда больше ярости, чем мольбы.

– Сильвию. Ту, что… Ну, вы знаете…

Нет, Жюльетта не знала. Она поглядела на собственные руки, лежащие на коленях неподвижно, словно мертвые.

– Ту, что всегда возила с собой поваренную книгу. Ту, что… Она тоже ездила по шестой линии. Как вы. Как и я.

– Ох…

– Я был в нее влюблен, но так ей и не сказал. Мне довольно было на нее смотреть. В метро. Даже не каждый день. Это было до вас, Жюльетта. Вы ничего не заметили, я уверен. Вот и она тоже.

Нет, Жюльетта ничего не замечала. И ей не хотелось слушать дальше – только не сейчас. Он понял и извинился:

– Простите.

Она промолчала, просто кивнула. Солиман. Солиман умер. Не выдержал операции на открытом сердце, объяснял ей Леонидас, рискованной операции, которую все время откладывал, пропустил все разумные сроки. Как будто не хотел оставить себе ни единого шанса, добавил он.

Все это он рассказывал ей по дороге в больницу.

“Пока я каталась в метро. Пока болтала с Хлоей. Пока раз жизни была счастлива и чуть-чуть горда собой”.

– А Заида? – спросила она. – Где Заида?

– В школе. Еще рано, вы же знаете.

Нет, Жюльетта уже ничего не знала. Она от века сидела здесь с этой штукой, что набухала у нее в животе, набухала, росла, но это была не жизнь и не обетование. Смерть, вернее, умерший, свежий мертвец, которого надо было приютить, и баюкать, и утешать, и провожать…

Последнее слово поразило ее, она сразу выпрямилась. Она обещала Заиде путешествие – ведь их пари было не совсем всерьез, – и она сдержит обещание. Но потом она ведь, наверно, будет обязана… Она даже не могла найти слова, чтобы выразить представшую ей отчаянную картину, и не хотела находить, по крайней мере не сейчас, не сразу.

Леонидас кашлянул и подошел к ней.

– Заида здесь счастлива, – шепнул он. – Но нам ее не оставят.

Этот человек, хоть со своей трубкой, хоть без, был волшебником. С тех пор как Жюльетта познакомилась с ним, ей часто приходило в голову, что он видит сквозь обложки книг; наверно, человеческое лицо ему прочесть не труднее.

– Знаю. Но мне невыносима мысль, что…

Нет, дальше идти она не в силах. Он снова понял.

– Я тоже. Но ведь у малышки есть мать, хоть Солиман при вас никогда о ней не упоминал.

– Я думала… что она умерла.

Он неловко положил свою широкую ладонь на руку девушки. Она напряглась, потом отдалась утешительному теплу его пухлых пальцев.

– Я знаю, где она живет, – добавил он. – Солиман сам мне сказал. Я однажды помог ему уяснить, что греческие вина ничуть не хуже его травяных настоев. Он был пьян в стельку, мне тогда было даже совестно.

Щеки его подрагивали; он повесил голову, потом добавил:

– А сейчас – нет.

Рука Заиды была совсем не похожа на руку Леонидаса: маленькая, такая маленькая, что Жюльетта каждую секунду боялась ее выпустить. Она стояла на платформе линии С скоростного метро, пытаясь укрыться от ветра, который через правильные промежутки времени взметал в воздух мятые бумажки, валявшиеся под пластиковыми сиденьями, скручивал их в ленивый вихрь и швырял обратно, чуть подальше. Наверно, пассажиры этой линии, подумала она, вечно ходят согнувшись, головой вперед и подняв плечи под этими порывистыми шквальными ударами, а в дождливые дни еще и вцепившись обеими руками в ручку зонта.

“Дурдан-ла-Форе” – так называлась конечная остановка. В придачу надо было не ошибиться, не сесть в поезд, идущий на Мароль-ан-Юрепуа – Заида, стоя перед планом линии, несколько раз повторила это название, словно пробуя на язык скользкий, соленый, упоительный вкус, – и на Сен-Мартен-д’Этамп.

– Мое путе-шествие, мое путе-шествие, – ритмично повторяла девочка.

Она затеяла играть в классики с непонятными правилами: надо было перескакивать туда-сюда линию, за которую нельзя заходить и за которую она, естественно, через раз запрыгивала. Жюльетта слегка занервничала и потянула ее назад. Заида, остановившись, сердито уставилась на нее: