Кристин Фере-Флери - Девушка, которая читала в метро

Люксовые горести, маленькие радости. Радости рутины: когда утренний кофе был вкусным, она испытывала смутное чувство благодарности; когда обещанный на всю неделю дождь шел только по ночам, тоже. Когда из теленовостей не валилась новая порция покойников и ужасов, когда ей удавалось удалить с любимой блузки пятно от pesto rosso , которое Хлоя объявила невыводимым; когда последний фильм Вуди Аллена оказывался в самом деле хорошим…

А еще были книги. Распиханные по двум книжным стеллажам в гостиной, стопками громоздящиеся с обеих сторон кровати и под двумя маленькими столиками, унаследованными от бабушки – бабушки со светлячками, той самой, что прожила всю жизнь в деревушке у подножия горы, в домике с черными, как застывшая лава, стенами; книги в шкафчике в ванной, среди косметики и рулонов туалетной бумаги, книги на этажерке в туалете и в большой квадратной бельевой корзине с давным-давно оторвавшимися ручками, книги на кухне, рядом с единственной стопкой тарелок, колонна книг у входной двери, за вешалкой. Жюльетта безучастно смотрела, как пространство постепенно захламляется, не пыталась сопротивляться, разве что переносила несколько томов в ящик стола, когда трижды подряд спотыкалась об одну и ту же книжку, свалившуюся из стопки или выпавшую с этажерки, что, по ее мнению, означало, что книга хочет от нее уйти или ей, по крайней мере, опротивела квартира.

По воскресеньям Жюльетта шаталась по барахолкам. Зрелище коробок со сваленными вперемешку, без всякого порядка, едва ли не с отвращением, потрепанными книгами вызывало в ней глухую боль. Люди приходили за поношенной одеждой, за безделушками “из 70-х”, за кухонной техникой в рабочем состоянии. До книг им не было никакого дела. Поэтому она покупала их, набивала хозяйственную сумку разрозненными томами, книгами по кулинарии и рукоделию, детективами с сексапильными красотками, которые терпеть не могла, – просто чтобы подержать их в руках, подарить им немножко внимания.

Однажды на какой-то площади в Брюсселе она зашла в крохотный магазинчик подержанных книг, зажатый между аптекой и церковью. Выходные выдались дождливые, унылые, туристы после терактов сбежали из города. Она почти в одиночестве побродила по Королевскому музею, где живописные сокровища голландцев дремали под высокими стеклянными куполами, источавшими скудный свет, потом ей захотелось согреться, она прошла мимо нескольких кафе, мечтая о горячем шоколаде, а потом перед ней оказалось крыльцо с тремя истертыми в середине ступеньками. Ее привлек ящик с уцененными книжками; он стоял на садовом стуле под огромным красным зонтиком, привязанным к спинке. Но там были только книги на фламандском. Тогда она поднялась по ступенькам, повернула ручку в старинном духе, толкнула дверь. Среди этих громоздящихся стопок, книжной пыли, запаха старых переплетов она чувствовала себя дома. Мужчина, сидевший за столиком в глубине магазина, едва поднял голову от книги, когда звякнул маленький колокольчик. Жюльетта долго бродила между стеллажами, полистала какой-то медицинский трактат XIX века, учебник по домоводству, руководство по изучению латыни как живого языка, несколько старых романов Поля Бурже (этот автор, кажется, всеми силами боролся против разводов), альбом про бразильских бабочек и, наконец, тоненький томик в белой обложке. “Тринадцатая вертикальная поэзия”, двуязычное издание. Хм, вертикальная, почему вертикальная, спросила она себя, открывая книгу, разве строчки стихов не горизонтальные, как любые другие, да, но расположение… можно сказать, как…

Поэта звали Роберто Хуаррос. Сборник открылся на 81-й странице, и на 81-й странице она прочла:

Жюльетта читала и перечитывала стихи, не обращая внимания на утекающие минуты. Стояла неподвижно с открытой книгой в руках, а снаружи морось превратилась в ливень, потоки воды хлестали в сотрясавшуюся стеклянную дверь. Продавец в глубине лавки выглядел склоненной молчаливой тенью с покрытой сереющим пеплом спиной, быть может, он не двигался уже несколько веков, с тех пор, как был построен дом, с 1758 года, судя по выгравированной на каменном фронтоне надписи, сверкавшей белизной на фоне темно-красных кирпичей.

Наконец он сказал: