Николай Коняев - Пригород

В это время и появилась в раздевалке санинспекция.

— Табачников?

— Да! — с достоинством отвечал Терентий Макарович. — Я — Табачников.

Слава богу, коты затихли в мешке, а синий уполз под дальние шкафчики.

— Что у вас за раздевалка? — возмущенно проговорил врач. — Вы посмотрите, какие стены! А коты? Это антисанитария…

— Где коты?! — возмущенно перебил Табачников. — Какие коты?!

— Где?! — у врача нервно дернулся глаз. — А вы не видели?! Не слышите, какая тут вонь? Да вон они!

И он нагнулся, чтобы увидеть под шкафчиком злобно щерящихся вонючих котов и — носом, носом! — ткнуть этого злосчастного Табачникова, на поиски которого ушло столько времени. Врач заглянул под шкафчик и… не увидел котов. Синий — единственный, оставшийся на свободе! — неразличимо слился в грязноватом полумраке со стеной.

— Где коты?! — входя в раж, вопил между тем Табачников. — Где коты, я спрашиваю?! Где?! Вот у Медведя в литейке — у того коты!

— А вонь? — растерянно пробормотал врач. — И вообще… Душ грязный, стены в подтеках… Антисанитария! Но главное, эта вонь…

— Нет! — перебил его Табачников. — Вы скажите, где вы котов увидели?! Где они, я спрашиваю! Если и был кот, то, значит, от Медведя прибежал. Вся антисанитария у нас от Медведя!

В это время притихший было мешок мяукнул, и Табачников раздраженно пнул его ногой. Мешок сразу ожил, судорожные конвульсии охватили его, ошалелый крик заполнил раздевалку.

— А в мешке у вас что? — взбешенный врач двинулся на Табачникова.

— Здесь? Детали здесь!

— Детали?!

— Да! Номенклатура!

— Покажите! — потребовал врач.

— Это секретные детали! — отчаянно выкрикнул Табачников и выскочил из раздевалки, закинув на плечо стонущий мешок.

От этой наглости врач растерялся. Когда же он бросился следом за Табачниковым, тот уже был на улице. Перед буфером движущегося грузовика перескочил дорогу и устремился на контейнерную площадку.

Сейчас ставили на машину пятитонник, и огромный грязно-бурый куб медленно плыл в воздухе.

— Ставь! — завопил Табачников. — Ставь!!!

Крановщица Лёдя высунулась из будочки, показывая руками, что контейнер идет на отправку.

— Ставь! Ставь! — сотрясаясь всем телом, заорал Табачников, и вот грязно-бурый пятитонный куб начал медленно опускаться. Табачников успел засунуть под него уже разрываемый когтями мешок.

Крик заглушил даже рев запускаемых на испытательном стенде моторов.

Табачников опустился на ящик с битым пускачом и вытер грязным носовым платком пот с лица. Рядом с ним стоял врач. Кулаки его были сжаты, а сам он как-то нервно дрожал:

— Ч-то, что в-вы с-сделали?

А крановщица так и не поняла, что́ случилось. Она подержала контейнер на земле, а потом, видя, что никто не подходит к нему, подняла вверх и аккуратно поставила на машину.

Грязновато-красное пятно — шерсть, окровавленные куски мешковины, изломанные кости, торчащие из нее — осталось на снегу контейнерной площадки.

— З-зачем? Зачем вы сделали это? — прошептал врач.

Об э т о м нельзя было говорить.

Мгновенно смолк неразборчивый шепот, и оцепенелая тишина повисла в старом гараже.

Первым опомнился Термометр.

Махая руками, он закричал, что ежели б дефективные не исчезали, от них жить было бы негде.

— Что они, деточки? Да?! — распалялся Термометр. — Если деточки, то чего они плодятся, как…

Термометр осекся.

Об э т о м тоже нельзя было говорить…

— А кто пойдет?! — закричал Термометр, заминая неловкость. — Где вы дурака найдете, чтобы т у д а пошел? Я не пойду, учтите. Чего мне, жить не хочется, да?

И он оглянул жмущихся в сумерки дражненцев.

— Ну что? Кто пойдет, а?

— Я пойду! — раздвинув молчаливых дражненцев, вперед выступил Андрей. — Я пойду, суки! Все равно кому-нибудь надо идти.

И неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но тут радостный возглас учительницы отвлек внимание собравшихся от ссоры. Учительница стояла в углу гаража и держала в руках младенца. В углу было темно, но младенца почему-то все увидели среди дефективных, узколобых новорожденных, словно от него исходил свет.

— Ты со мной пойдешь! — Ромашов протянул Андрею руку. — Вместе пойдем.

— Идиоты! — закричал Термометр. — Кретины!

На этот раз осмотр недельного приплода обошелся без обычных шуточек. Торопливо разобрали новорожденных и, не разговаривая, разошлись по домам. Необычного ребенка унесла к себе учительница.

Несколько недель в Дражне только и говорили о ребенке, о том, что и растет он не так, как дефективные, которые за несколько дней становились совсем взрослыми, а так, как росли дети до п о ж а р о в, это и было, наверное, самым главным чудом, поверить в которое оказалось труднее всего. Ребенок был оттуда, из того допожаровского мира.