Николай Коняев - Пригород

И снова пил, и снова говорил, и где-то к концу бутылки, сначала незаметная, исподволь, сформировалась в нем расчетливая-таки мыслишка, даже не мыслишка, а так — идейка о том, что если как следует подпоить Прохорова, то завтра он не проснется вовремя, проспит, и тогда рухнет вся его Африка, а вместе с ней и легкомысленные, гибельные планы, вынашиваемые Прохоровым.

И так ясно, так очевидно представилась вдруг Марусину вся эта идейка, что даже оглянулся он: не подсказал ли ее кто? Никого не было, и, боясь выдать свое волнение, заговорил Марусин о субъективности, маскируя за разговором коварный план.

— Пусть это субъективно! — восклицал он. — Пусть это только тот мир, что внутри меня. С моими представлениями о людях, с моим ошибочным восприятием. Пусть в объективном мире я бессилен, но здесь-то, здесь-то я мог бы ведь что-то сделать?!

— Да… Да… — кивал ему захмелевший Прохоров. — Да, Марусин. Храм Божий внутри нас, и за храм ты в ответе. Каждый в ответе за него. Ницше говорил, что задача человека в том и заключается, чтобы за жизнь, отпущенную ему, собрать свою душу, рассыпанную в книгах, в природе.

— Не знаю… — сказал Марусин, задумавшись. — Я раньше еще и не читал Евангелие, ты же ведь знаешь, как трудно сейчас с книгами, а уже догадывался о храме… Конечно, все, что мы говорим сейчас, — говорим об этом храме. Ты прав. Но ведь то и страшно, что мир представлений лучше, чем объективный мир… Этого я и боюсь больше всего…

С минуту Прохоров неподвижно смотрел на Марусина, потом молча, с чувством сжал его руку.

— Марусин! — сказал он. — Пойдем на вокзал, Марусин. Я рад, что увидел тебя. Понимаешь, рад… Я же не мог уехать, чудак-человек, не попрощавшись с тобой. Черт подери, Марусин! Пойдем и напьемся сегодня, как свиньи!

Идейка прочно засела в голове Марусина, и он твердо и последовательно, как автомат, осуществлял ее.

Народ уже начинал собираться в ресторане. Швейцар с орденом на лацкане ливреи прервал свои философские размышления над вопросом: «Что есть порядок?» — и, побагровев лицом, закричал на Прохорова: «Стой, гад! Стрелять буду!»

Однако Марусин подтолкнул замешкавшегося приятеля, и они благополучно прошли в зал, оставляя за спиной крик: «Осколочным по гадам! Огонь!»

В ресторане Прохоров сразу разглядел своего н о в о г о з н а к о м о г о — Бельё. Тот сидел за столиком у окна и скромно кушал котлетку.

— О! — проговорил Прохоров и потащил к столику Марусина. — Познакомься… Бельё…

— Марусин! — ради хохмы представился Марусин, но Бельё не растерялся.

— Очень приятно… — пожимая протянутую руку, сказал он и обернулся к Прохорову. — А вообще-то мы знакомы…

— Знакомы?! — удивился тот.

— Знакомы… — ответил Бельё и сразу засуетился. — Да вы присаживайтесь к столу, друзья. Есть будете что-нибудь?

— Мы будем пить… — обидевшись, ответил Прохоров. — Если хочешь, давай с нами тоже будешь пить.

Прохоров обиделся, потому что считал себя единственным в этом городе человеком, знакомым с Бельё, а оказалось, что его н о в о г о з н а к о м о г о знают и другие.

Сразу вспомнилось то утро, когда он столкнулся возле дома с Бельё, и тот как-то подозрительно засуетился, пригласил к себе и исчез, даже не извинившись. Прохоров обиженно засопел, разглядывая меню.

— А чего бы и не выпить! — задорно сказал Бельё. — Я ведь сегодня первый день на работе.

— Где?

— У них… — Бельё кивнул на Марусина. — В газете.

— Это хорошо… — равнодушно сказал Марусин и, памятуя об идейке, спросил: — Так мы будем пить или нет?

— Будем… — успокоил его Прохоров и остановил пробегавшую мимо официантку.

— За отъезд! — провозгласил он.

— А куда ты уезжаешь? — спросил Бельё у Марусина, и тот хотел было ответить, что он не Маруся Уезжалкина, чтобы уезжать, но Прохоров опередил его.

— Да не он уезжает! — закричал он. — Я! Я в Африку уезжаю.

Идейка прочно засела в голове Марусина, и он уже не отвлекался на посторонние события.

— За крокодилов! — провозгласил он, вновь наполняя рюмки. — За то, что живут крокодилы в Африке, и никого они не трогают, и никто им не нужен.

Прохоров хотя и думал возразить — насчет крокодилов у него было свое мнение, — однако послушно выпил, и Марусин мог предложить следующий тост.

Идейки всегда губили людей. Погубила и Марусина его идейка. Сознание вдруг прекратилось в нем, и, когда Марусин очнулся, он не помнил, что он говорил и делал в беспамятстве, но ведь что-то он делал! Зал ресторана уже битком был забит людьми, и напротив Марусина, где раньше сидел Бельё, находился человек со странно знакомым лицом и болтал в воздухе короткими ножками.