Николай Коняев - Пригород

— День сегодня какой-то непонятный… — сказал заведующий. — Все люди отпросились с работы… Тетя у кого-то умерла, так они все на похороны пошли.

Марусин грустно кивал ему.

— Ну, вот… — заведующий развел руками. — Я все сказал.

И он ушел, оставив Марусина одного на складе.

Марусин подошел к прессу и первым делом швырнул внутрь его свои рукописи, что унес из редакции «Луча», потом начал заполнять клеть бумагой.

Наверное, недавно привезли списанную библиотеку, потому что вокруг пресса валялись книги.

Несколько часов прессовал их Марусин.

Потом, откатывая в сторону очередной тюк, он вдруг поймал себя на мысли, что засовывать под пресс книги ему доставляет какое-то странное удовольствие, и испугался.

Растерянно сел на тюк, сжав ладонями лицо.

Рядом лежал раскрытый томик стихов.

Не поднимая его, Марусин наклонился и прочитал несколько строчек.

«Не дай мне бог сойти с ума… Уж лучше посох и сума…» — медленно повторил он, и ему стало страшно. Он встал и побрел на светлый проем двери.

Огромное солнце стояло над городом, обрушивая на людей лавину огня.

По пустому Петергофскому шоссе, пошатываясь, словно пьяный, брел человек. Солнце слепило ему глаза, пекло голову, но человек не замечал этого.

Это был Марусин.

— Господи! — отчаянно прошептал он, пытаясь удержать сознание. — Гос-по-ди!

…Он сидел напротив, на обочине шоссе, и вытирал клетчатым платком лоб. Самый обыкновенный, плотный, чуть лысоватый мужчина.

— Это ты? — Марусин внимательно разглядывал его.

— А что? — мужчина улыбнулся и спрятал в карман платок. — Не похож?

— Не знаю… — искренне ответил Марусин. — Но я не об этом. Я про справедливость хочу узнать… Ведь должна же она быть?

— Должна… — неуверенно ответил мужчина и расстегнул пуговицу на вороте рубашки. — Жарко тут у вас… — виновато добавил он.

— Понимаете… — сказал Марусин. — Я, кажется, с ума схожу…

— Н-да… — сказал мужчина. — Что ж… Кто-то ведь должен сойти с ума.

— Но почему, почему я? — спросил Марусин.

Он зажмурил глаза, а когда открыл их, никого уже не было. Только жестко щетинилась покрытая пылью, засохшая трава, да на увядшем одуванчике покачивалась в горячем ветре от проходящих машин пчела.

Пытаясь удержать сознание, Марусин протянул к пчеле руку и осторожно толкнул ее пальцем. Пчела сердито, зажужжала, полетела прямо в лицо и обожгла его.

Недалеко, возле обочины, стояла легковая машина, и Марусин заковылял к ней. Нагнулся и заглянул в боковое зеркальце.

Багровый волдырь стремительно набухал на носу.

— Господи! — отчаянно прошептал Марусин, разглядывая его.

— Ну? — раздался из глубины машины неприязненный голос. — Что еще надо?

Только тут разглядел Марусин, что в машине сидит плотный, чуть лысоватый мужчина в клетчатой рубашке.

— Ничего… — ответил Марусин. — Я просто так… Я в зеркальце посмотрел. Нос вот, понимаете ли…

— Для того и машина стоит, чтобы нос свой смотреть? — мужчина повернул ключ зажигания, и машина медленно отплыла от Марусина вместе с зеркальцем, в которое он разглядывал свой нос.

Марусин удивленно оглянулся кругом. Он снова стоял возле редакционного скверика.

Непонятная сила тянула его сюда.

Уже все разошлись, и только в секретариате раздавались еще голоса. Марусин подергал закрытые двери отделов, потом направился в секретариат.

Разговаривали машинистки. Они собирались уходить домой.

— Бонапарта Яковлевича нет? — спросил он.

— В горкоме… — ответила пожилая машинистка.

— А Угрюмова?

— Тоже нет. Ушел.

— Куда?

— Он перед нами не отчитывается.

— Извините… — сказал Марусин и осторожно прикрыл дверь.

— Ходит… — осуждающе сказала молодая машинистка. — Высматривает.

— Ага… — кивнула ей пожилая.

— Прыщ на носу, а все равно ходит, высматривает.

— Не прыщ, а фурункул.

— Не моется, вот и фурункул…

Приплевшись домой, Марусин забрался в кровать, но долго не мог уснуть.

Над кроватью летал комар, чем-то очень похожий на Бонапарта Яковлевича, и кусал Марусина.

«И чего он не умирает никак? — с головой завертываясь в одеяло, думал Марусин. — Ведь пишут же, что комары совсем недолго живут. Врут небось… Самих-то не кусают, вот и врут».

В нехорошей и душной пододеяльной темноте сквозь полубред-полусон пытался сообразить он, чем же этот комар похож на Бонапарта Яковлевича, но и отгадывать не нужно было, — комар рос, Марусин вглядывался в его лицо и пытался что-то сказать Бонапарту Яковлевичу, но вдруг замолкал, понимая, что перед ним совсем не Бонапарт Яковлевич, а увеличившийся до гигантских размеров комар, и одновременно он понимал, что комар уже догадался об этом… Вот яростно вспыхнули глаза комара, он расправил крылья и полетел прямо в лицо Марусину.