Юргис Кунчинас - Туула

Что же мне сейчас делать? Связать ее, занести на гору, высящуюся на другой стороне речушки, и глядеть не наглядеться? Рассказать, что я все эти годы не только вспоминал ее, не только прокручивал туда-сюда стрелку на белом циферблате — che ora e piccina? — но и... Что — но и? Вдруг она и сама догадается, как я живу? По моим пивного цвета глазам и радужным кругам под ними? Вряд ли... Как ей сказать об этом и стоит ли?.. Утка серая вспорхнула, к лесу темному свернула?.. знаешь ли ты, Туула? Я, кому довелось спать в гробу, просыпаться рядом с умершим бродягой в трубе теплотрассы, умываться чужой кровью в уличной поножовщине, таращиться неподвижным взглядом на пьяного приятеля, который повесился, встав на колени, на наросте березы, сижу сейчас напротив и постукиваю подошвами новых сандалий о влажный цементный пол «Ротонды» — что тебе сказать, Туула?

Ну, вот я и свободна! - вернувшись, говорит Туула. Как ветер? Она берет мою руку, разглядывает ее и снова кладет на стол. Привет, Козерог. Я ничего не буду говорить, она все видит, все знает. Возвышенная печаль, сколько она может продолжаться? Из психушек, больниц, лечебниц, чужих городов я писал ей десятки писем и открыток. С улиц Расу и Витебско. Из Симферополя, Кафы и Бреста. Из городков Капчяместис и Судваяй. Который час, детка? Она ответила по-человечески лишь однажды: я бы хотела получить то стихотворение, ну то... — «...станет город для чудил, кто в карете светло-синей в ночь от Туулы укатил»... и еще одно: «И у заветного окна, в цветах и листьях меж грудей сидела ты, и нагота твоя казалась зеленей». И все. Это было последнее письмо: «...Прошу больше мне не писать». В нем, вернее, в этом единственном предложении, заключались все ее пуританство, опрятность, упрямство, святое и наивное отречение. Ах да, еще тот «коллаж»...

Дождь прекратился, мы сидим в «Ротонде», от каштанов и травы поднимается теплый пар, малахольные и шалопуты разбрелись кто куда, чтобы через полчаса вернуться снова. И где же ты, Туула? Какой ангел тебя сюда доставил? Немые вопросы. Между прочим, так называлось одно стихотворение Б. Малоне, обращенное к донне Кларе или кому-то еще. Туула сама поясняет: приехала ненадолго, всего на один день... Что же мне в таком случае ей сказать? «И у заветного окна», — говорю я. «В цветах и листьях меж грудей?» - вспыхнув, смеется она. -Значит, помнишь? И становится такой неприступно-серьезной, что у меня начинает ныть разбитое когда-то колено. Никуда я не поеду, — неожиданно заявляет она, - никуда... Только ни о чем не расспрашивай, будь добр. Ни слова больше, Пошли?

Судьба мне руку протянула, крапивой жгучею махнула... Как будто раненый Сократ в окне мелькает зыбкой тенью... Она все помнит, а я-то думал!.. Я ни о чем ее не расспрашивал, ничего не рассказывал. Всяк сверчок знай свой шесток. Vivere pericolosamente! Ведь каждый наш даже маленький шажок опасен, верно? Что, если бы я тогда хорошенько встряхнул ее, вместо того чтобы разыгрывать из себя клоуна и пороть чушь, говорить сальности, если бы стал срывать с себя те присохшие к телу повязки? Нет, нет, чего это я! Элементарно не успел бы. Она снова взяла мою руку, крепко вцепилась в нее двумя руками, прижалась к ним оголенным плечом, я же, как тогда, в марте, наконец ощутил ее обнаженность... Тогда почему же? Быть может, однажды ты присядешь в лесу на кочку, обхватишь, подобно Христу Скорбящему, голову руками и спросишь себя: тогда почему же? А ведь я давно уже решил для себя раз и навсегда: та неделя — подарок судьбы... Чем бы тогда все обернулось, если бы... но ведь тогда и я бы не... нет, так нельзя! Но почему нельзя, кто скажет? Счастливы те, кто расстался по-хорошему! Как мы с Туулой, которые в этот послеобеденный час бродили по другому берегу речки в поисках местечка посуше -хотелось просто сесть и посидеть! Ведь не часто случается, чтобы близкие когда-то люди спустя семь лет... Ведь я уже во всем разуверился, и достаточно было меня просто погладить, чтобы я испытал собачью преданность к приласкавшему, и мне ли было стыдиться ее — вот она сидит на мокром пеньке, а вот скользит по раскисшей тропинке вниз, в долину... «Никуда я не поеду!» И еще: разумеется, женщин у тебя было хоть пруд пруди? Не дождавшись ответа, Туула добавила: о, тебе пришлось бы тогда иметь дело с ведьмой в моем лице! Но она так и не выдавила при этом из себя улыбку. Я обнял Туулу, она сразу же прильнула ко мне всем телом и тут же отшатнулась, показав на бетонный мостик внизу: сходим туда вечером? Меня с головы до пят обдало жаркой волной. Я стиснул в ладонях ее коротковолосую голову: моя, моя.