Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

— И никому не рассказал?

Фашист задумался, будто припоминая, а потом хлопнул Существо по плечу.

— Нет. Начнут разбираться — всем влетит.

— А мне это зачем?

— Подарок хороший. Как раз то, что тебе надо.

— С чего ты взял?

— Так всё макраме знает, — хохотнул Фашист. — Тут же психи, а не слепые. Такого подарка в дурке ни у кого не будет! И на свободе тоже. Мне для друга ничего не жалко.

Коварство злых гномов уже раскрыли, отец Варсонофий красной рукавицей вытирал со лба пот и готовился развязать мешок с подарками от спонсоров больницы, туманно названных в сценарии двенадцатью месяцами.

Спектакль готовился один для всех отделений, менялось только содержимое мешка, с которым следовало быть начеку. Однажды в меценатах оказался американский фонд охраны психического здоровья, умудрившийся по простоте душевной или, напротив, по хитромыслию подпихнуть в подарки упаковки презервативов. Варсонофий придерживался первой версии, Христофоров — второй, но к выводу пришли общему: может, оно и неплохо, что фонды эти вскоре позакрывали, а ну как голландцы подарки слать начнут.

Резиновые изделия, летавшие тогда веселыми воздушными шариками по всей больнице, стали местной легендой. Она неизменно оказывалась известной всем новым пациентам, поэтому, когда отец Варсонофий справился с узлом на мешке, в зале раздались смешки.

«Как бы не так», — подумал Варсонофий. В мешке лежали калькуляторы, из которых накануне они с Христофоровым целый час вынимали батарейки. Потрошеный калькулятор — подарок безобидный, а батарейки проглотить можно.

Младшим отделениям дарить подарки просто. Избежать толкучки помогала игра «Закрой глазки»:

— Сядьте на стульчики, закройте глазки, вытяните ручки, — речитативом пел отец Варсонофий и ловко раскладывал в протянутые руки подарки.

Усадить старших было сложнее. Они не слушались, вертели головами, галдели, боялись, что на всех не хватит, толкали друг друга. Сидевшие у стенки воспитатели вставали и, ринувшись в толпу наводить порядок, только добавляли сумятицы. После раздачи подарков в зале приглушали свет, включали гирлянды и объявляли дискотеку.

— Не толпимся, не пихаемся, — закричал отец Варсонофий как перед лекцией, забыв, что он — Дед Мороз, и вытащил первый калькулятор.

— Пошли, — шепнул Фашист.

Существо сжал в кармане оконную ручку и послушно двинулся следом.

— Куда? — спросила сидевшая у выхода Анна Аркадьевна.

— В туалет, — жалобно сказал Фашист и кивнул направо в сторону уборной.

— Терпят до последнего, а потом донести не могут, — сказала она, поглядев на Существо, с мученическим видом засунувшего руку глубоко в карман.

— Анна Аркадьевна, поднимитесь в отделение, Христофоров просил, — подошла к ней кастелянша.

Воспитатель еще раз неодобрительно смерила мальчиков взглядом, но пропустила вперед и направилась к лестнице.

— Быстрей, — скомандовал Фашист.

В два шага Существо очутился у окна. Руки оказались потными, ручка скользкой как змея. Мимо, мимо, мимо…

Все, вошла до упора. Поворот и — морозный воздух взрывной волной ударил, оглушил, обездвижил. Привыкшие к больничному духу легкие обожгло кислородом, и перед тем как расправиться и задышать в полную силу, они словно сдулись, выпуская из себя суррогат.

Закружилась голова, Существо чуть не упал с подоконника. Откуда-то изнутри, раздвигая ребра, навстречу настоящему воздуху и свободе рванулся небывалый восторг.

— Скорее, — торопил карауливший у дверей Фашист.

Существо пружинисто приземлился на снег и оглянулся. Распахнутое окно совсем невысоко, обратно можно залезть, подпрыгнув и подтянувшись на руках, — лишь бы не поймали.

Окна зала, задернутые плотными шторами, светились за выступом стены. Он не отказал себе в удовольствии раскинуть руки, как птица расправляет крылья, и описать полукруг, прежде чем принялся за дело.

Снег набился в ботинки, под носки, намокли ноги. Ладони горели, уши полыхали, воздух вылетал изо рта и носа горячим паром — казалось, что сам он превратился в вынесенный на мороз кипящий самовар.

Схватил валявшуюся у стены ледышку и покатил по кругу. Снег оказался союзником: не рассыпчатым, а липким, податливым, словно спешившим на помощь нетерпеливому скульптору.

Первый ком уже стоял перед освещенными окнами зала. Второй — поменьше — он катил к первому плавной дугой, как самолет, заходящий на посадку. Оставался третий, когда его осенило. Он метнулся к отворенному окну, подтянулся на руках и просипел: