Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

В этой часовне соблазнов не было. Он вышел в сумерки и быстро зашагал по тропинке в знакомую часть кладбища, надеясь больше не повстречаться с Машей.

Вскоре тропинка уперлась в сугроб. Дальше было не расчищено. Христофоров задрал полы пальто и вошел в снег, как в воду, разрезая ногами нетронутый покров. Укрытая твердой снежной шапкой могила отца казалась гигантским куском торта, щедро припорошенным сахарной пудрой. Сходство усиливал край обелиска, торчавший вверху, как уголок шоколадной плитки.

Вокруг могилы вился тонкий затейливый узор крестиков, как будто под копирку выведенных на снегу легким пером художника, склонного к шизофренической методичности и однообразию.

Наверное, в городе птицы поддаются общему ритму жизни: суетливо снуют по помойкам, стерегут свои гнезда и хлебные места, где сердобольные горожане потрошат высохшие буханки хлеба. Им некогда неспешно прогуливаться, оставляя каллиграфические письмена и орнаменты на снежной глади. Христофоров только на кладбище впервые разглядел красоту птичьих следов.

Смахнул рукавом снег с памятника. Отец глянул пристально, с незнакомой улыбкой. Улыбающимся Христофоров его уже не застал.

Очистил скамейку, достал «маленькую» и больничный пирожок с капустой. Пил мелкими глотками, как горячий чай, заедал пирожком и пытался растормошить себя, нырнуть внутрь до донца, ведь где-то там наверняка дрыхла любовь к отцу. Пусть не любовь — приятие, прощение, понимание спали летаргическим сном. Он хотел его нарушить или хотя бы заглянуть в могилу сыновних чувств и убедиться, что они есть, просто спят.

Горячительное приятно жгло горло, пищевод и долгожданной лавой обволакивало желудок. Он хотел растрогаться пьяными слезами, обмануть себя, пристыдить, но просто глотал и заедал, вспоминая отца как близко знакомого чужого человека.

Не презирал его, не обижался, не ненавидел, не сочувствовал. Понимал, но не принимал. А главное — было на-пле-вать.

«Наплюй на него», — вот все, что он мог посоветовать Элате, исходя из своего опыта. И посоветовал бы, не стой он перед лицом вечности, в которую уходят все: любившие и предавшие, простившие и проклявшие. А в этой вечности, быть может, они еще и встречаются на неисповедимых путях-дорожках. Встретится вот скоро со Славычем, а тот ему «наплюй» и припомнит.

Не заметил, как пошел снег, который быстро перерос в метель, бросавшую колкие плевки прямо в лицо. Защелку на калитке заклинило. Христофоров несколько раз дернул, потом плюнул: все равно больше ходить некому. Просто прикрыл дверцу, оглянулся: весной починить надо.

У выхода, опустив голову на лапы, лежала Маша. Завидев Христофорова, она не шелохнулась, но провожала взглядом до самой автобусной остановки.

— В следующий раз костей тебе принесу, — крикнул собаке Христофоров, отойдя на безопасное расстояние.

К остановке почти бесшумно подплыл пустой рейсовый автобус, распахнул нутро для одного пассажира и покатил обратно. Христофоров оглянулся в заднее стекло.

Маша поднялась с земли и стояла, как сфинкс, охраняющий пристанище тех, кого ангелы отпускают на землю лишь до полудня.

— Перед самой выпиской!.. — Христофоров сокрушенно покачал головой. — Что ж ты, голубчик, ведь и на улицу не выходил…

Омен сдержанно вздохнул и прикрыл глаза.

— Ничего серьезного, — ободрил Христофоров. — Всего-то тридцать семь. Сегодня отлежишься, завтра как огурчик будешь!

Что будет завтра, Омен не знал, только в тысячный раз прокручивал в голове несложный алгоритм: пластиковая ручка вставляется в отверстие до упора и поворачивается в сторону. Рядом с окном — водосточная труба, обледенелая, но на вид крепкая. Под окном — сугроб.

Ручка — труба — сугроб.

Снег — мороз — темнота.

Где-то там, в темноте, у него тоже есть мама. Темнота поглощает расстояния: километр до его мамы или сотни — не так уж важно. Конечно, разумнее и проще дождаться выписки и сбежать от опекунши на вокзале, но не логика звала его в путь, сам по себе далекий от рациональных объяснений, куда именно он едет, как найдет маму и чего именно от нее ждет.

Суицидничка он убедил бежать с собой, соврав, что подслушал разговор Христофорова с его матерью: к Новому году точно не выпишут.

Все шло как по маслу, даже першение в горле возникло вовремя и оказалось настоящим.

— Может, в бокс его? — заглянула в палату Анна Аркадьевна.

Христофоров пожал плечами:

— Только подхватит там чего не надо…