Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

— Железная? — мрачно спросил один из мальчиков, склонный, как следовало из карточки, к бродяжничеству.

— Будет и железная, — заверил Христофоров и потер руки, любуясь творением. — Лезь!

— Почему я? — насторожился бродяжка.

— У тебя опыт, — объяснил Христофоров. — И голова маленькая.

Эксперимент посрамил создателей новаторского оконного декора. Парень извернулся и открыл шпингалет окна.

— Все равно не выбраться, раз железная будет, — сказал он Христофорову.

Тот кивнул и дал задание умельцу уменьшить ромбы. Железными решетки быть никак не могли, если только он сам не хотел оказаться за решеткой по обвинению правозащитников в ограничении свободы детей, самоуправстве, изощренных пытках, испытаниях новых нейролептиков по заказу мировых фармацевтических корпораций, опытах над неокрепшим детским сознанием, сионистском заговоре и прочих злодействах, к которым, разумеется, от природы склонны врачи-психиатры.

Вскоре помещенные между рамами пластиковые рейки украсили окна, и лишь взрослые знали о хлипкости и условности самодельной конструкции.

Когда больница получила деньги на ремонт, отделению перепала лишь замена окон. Деревянные рамы отнесли на помойку вместе с решетками, о которых пришлось окончательно забыть. Решетки на новых пластиковых окнах были чреваты еще одним обвинением — в порче казенного имущества, а оно опаснее прочих: одно дело, когда обвиняют оголтелые противники «карательной психиатрии», и совсем другое — рачительный и обстоятельный завхоз.

Окна палат, кабинетов, процедурной просто лишили ручек, но для проветривания все же хранили две: одной пользовались, вторую держали про запас в сейфе.

Решетки, даже бутафорские, тем и хороши, что стоят себе и стоят, несут службу, не требуя внимания. Открытое же окно следовало караулить, ручку после проветривания снимать и прятать в ящик стола в ординаторской, ящик не забывать закрыть ключом, висевшим на общей связке отмычек отделения.

И вот о том, что ручка пропала, знал только Шнырь, ставший невольным виновником пропажи, Анна Аркадьевна, в чью смену она произошла, и молчаливый Ванечка.

— Опять море разливанное, а эта сука так и не вышла, — крикнула медсестра из коридора.

Сообщение не требовало расшифровки: «морем» именовали лужи Шныря, забывавшего вовремя заглянуть в уборную, «этой сукой» звали всех прогулявших работу уборщиц, которые сменялись гораздо чаще, чем пациенты отделения, а потому запоминать их по именам никто не пытался.

— Ирод! — скорее по инерции, чем со злости ругнулась Анна Аркадьевна и, чтобы затереть лужу, пока в нее не вляпались другие праздношатающиеся по коридору, ринулась из пустой игровой комнаты, в которой стерегла открытое для проветривания окно.

Про себя она кляла не Шныря — что с него возьмешь, а медсестру-белоручку, которая и не подумала взять в руки тряпку, хоть и не врачиха, а средний медицинский персонал, ровня воспитателю, возомнившая, что белый халат отбелил и ее кость.

Окно она закрыла, а вот ручку, кипя возмущением, швырнула на стол, рассчитывая через минуту вернуться.

На привычном месте за батареей тряпки не оказалось, пришлось идти за новой в хозяйственный блок. По пути привычно шикнула на Шныря, он так же привычно втянул голову в плечи, выражая раскаяние, и сел на корточки у стены — самая популярная поза у больничных слабоумных: то ли они перенимают ее друг от друга, как обезьяны, то ли и впрямь ноги не держат.

Хозяйственный блок, он же каморка уборщицы, располагался на другом конце отделения. Анна Аркадьевна ускорила шаг, но провозилась с ключами, отыскивая среди похожих единственно верный.

Когда она затерла лужу, заткнула тряпку за батарею и вернулась, оконной ручки на столе не оказалось, Шныря в коридоре напротив игровой — тоже. Вызванный на допрос, он не пролил света на пропажу и так истово тряс головой, что заставил поверить в свою непричастность.

За несколько же минут до этого он едва поверил своим глазам, когда вслед за убежавшей воспитательницей у игровой появился Омен, словно карауливший Шныря с его лужей. Футболка на нем топорщилась, снизу выглядывал угол грязно-желтой ветоши, обычно сушившейся на батарее и никому не нужной. Омен прошмыгнул в игровую, схватил лежавший на столе предмет, выбежал и, вплотную подойдя к застывшему на корточках Шнырю, улыбнулся как ни в чем не бывало и протянул ему руку.

Шнырь вложил свою вечно потную ладошку в его ладонь и поморщился, когда Омен с силой потянул его к себе. Пришлось подняться.