Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

Христофоров мотнул головой, степенно вышел, прикрыл дверь и ринулся к себе, перешагивая через две ступени. Уже в своем отделении, громыхая ключом в двери, понял, что во рту пересохло и ему очень, прямо нестерпимо хочется выпить. Не чая, конечно.

Истории болезни высились неровной стопкой на краю стола. Природа их сродни песочным часам: сколько ни перекладывай, через несколько дней все повторится сначала, и так до бесконечности. Часть истории болезни — дневник — полагается вести раз в три дня до самой выписки, а при поступлении с экстренными показаниями по скорой — первые три дня ежедневно. По молодости, когда нагрузка в отделении была меньше, потому что врачей работало больше, они с напарником даже пытались писать дневники пациентов в стихах: сдал дежурство — принял дежурство — продолжил скорбную песнь. Десять лет назад напарник умер, и продолжать поэтическую эстафету стало некому.

Христофоров тягал одну карточку за другой, как пирожки с противня, и, стараясь думать только о том, что пишет, яростно множил свои же каракули: «Обслуживается частично медперсоналом. В режиме отделения удерживается под наблюдением. По записям дежурного: нуждается в сдерживании, часто кричит, пытается выбежать из палаты, хватает персонал за одежду. Учитывая сохраняющиеся поведенческие нарушения, доза галоперидола увеличена. Аппетит, сон, физиологические отправления без особенностей. Соматическое состояние спокойное».

«Состояние спо-кой-но-е», — повторил он сам себе. В дверь постучали. Христофоров посмотрел в выпученные глаза собачки и понял: что-то стряслось. Интуицию он не считал своей сильной стороной, но иногда предугадывал мелкие события за минуту-другую до их свершения. С крупными не срабатывало ни разу, да и были ли они в его жизни?

Анна Аркадьевна втолкнула в кабинет Фашиста, Существо и Омена.

— «Собачий кайф», — сказала она и добавила: — Среди бела дня. Совсем совесть потеряли.

«Строго говоря, это лучше, чем ночью», — подумал Христофоров, а вслух обратился к Омену, наперед досадуя о напрасной потере времени:

— Опять?

— Опять, — ответила вместо него Анна Аркадьевна. — А отвечать за них, обалдуев, если на тот свет отправятся, кто будет? Я?

Омен улыбнулся. Конечно, ему был известен ответ.

Христофоров почувствовал, как «состояние спо-кой-но-е» перекувырнулось через голову и приземлилось на пятую точку.

— Я тебя просил? Предупреждал? Уговаривал? Объяснял? Хочешь, в «сухой конверт» закатаю? Чтобы вреда от тебя другим детям не было?

— Как это? — проявил интерес Омен.

— В простыню завяжу — и не пошевелишься, — отрезал Христофоров, прекрасно зная, что не сможет этого сделать, даже если очень захочет: «сухой конверт» — наследие карательной психиатрии, в детских лечебницах не применялся даже в советское время. С его помощью усмиряли буйных больных, а Омен, напротив, был слишком тихим. Его оставалось только выписать и отправить домой вместе с эпикризом и справкой Славыча.

Сегодня же позвонит опекунше и сообщит, чтобы в конце декабря приезжала за мальчиком. Даже социопат имеет право встретить Новый год в кругу семьи.

Велел Анне Аркадьевне отвести Омена и Существо в палату.

— Садись, — кивнул на стул Фашисту, угрюмо рассматривавшему узор трещин на линолеуме. Дернул верхний ящик стола, шлепнул о стол растрепанным самоучителем немецкого: — Вот, Денис, держи.

— Я думал, не отдадите.

— Да на что он мне…

Христофоров взял еще одну историю из неокученной стопки: «По большей части бездеятелен. Время проводит в основном в кровати или бесцельно бродит по палате. Настроение меняется. Ярко выраженных эпизодов возбуждения не отмечалось. Состояние стабильное. Разрешен домашний отпуск. Лекарства выданы. С питания снят».

Писал на автомате, а сам думал, как наказать Фашиста. Лучше всего было бы лишить отпуска. Запрет на побывку домой в выходные на домашних детей действует почти безотказно, но детдомовские к нему нечувствительны.

Еще лучше — выпороть. Но это прямая дорога на страницы желтой прессы. Представил заголовки и раздраженно придвинул последнюю карточку, в которой значилось, что пациент исправно посещает занятия по макраме.

«Эврика!»

— С завтрашнего дня будешь ходить на макраме. И не пропускать. Перед Новым годом сдашь мне салфетку, собственноручно сплетенную. Лучше в форме снежинки, я ей стол праздничный украшу. Все понял?

Фашист кивнул и отодвинул самоучитель: