Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

Вот лежит на болотном мху старик — вытащенный из огня, покрытый черной коркой лопающейся кожи, недогоревший, живой, ждущий смерти. Рядом сидит старуха, хвойной веткой отгоняя мух от начавшей загнивать плоти.

Воют горящие заживо бабы с детьми на руках. Сопит Фашист и вспоминает своего отчима, который пил водку, собирал модели немецких танков и каждый день рассказывал пасынку о превосходстве арийской расы.

Каких кровей был сам отчим? Русый чуб и широкое, сплюснутое лицо указывали на принадлежность к титульной нации, существование которой, по мысли автора «Майн Кампф», давно должно было прекратиться, по крайней мере в том ареале обитания, где впадал в регулярные запои доморощенный нацист, то есть в районе Южное Бутово города-героя Москвы. Однако оставшийся на его попечении пасынок об этом не думал. Отчим был для него хорошим — уж точно лучше матери, пропадавшей сутками в дебрях того же Бутово, предпочитавшей во время ссор спиваться отдельно от мужа.

Органы опеки до поры до времени дремали, но враз проснулись по сигналу из полиции, куда позвонила одна из соседок, пожаловавшаяся, что хронический алкоголик обозвал ее жидовкой и пообещал устроить газовую камеру в отдельно взятой квартире. А ведь этот гад еще и ребенка «воспитывает», притом чужого.

Как бывает со всеми, пробужденными от сна и уличенными в бездействии, органы опеки кинулись с места в карьер, а точнее — в двери «плохой квартиры», не имеющей входного звонка. Бастион этот пал с третьего раза — и отнюдь не в силу привязанности отчима к пасынку. В предыдущие два раза отчим не потрудился поинтересоваться, кто там, ибо думал, что это, как обычно, скребутся местные наркоманы, вытаскивавшие вату из дыр в обшивке двери. Ваты ему было не жалко, он так и сказал им: берите, сколько надо, только тихо. На третий раз органы опеки, опасаясь административного взыскания за нерасторопность, поскреблись громче наркоманов и были услышаны. Очень скоро мальчика увезли в детский дом, где он не забыл, а напротив, взлелеял нацистские идеи отчима как единственное, что осталось ему от родного дома.

Ни отчим, ни мать не пришли к нему ни разу, старые друзья забыли, новые не появились. Но человек не может быть совсем один, и завелась у него тетрадь, которой доверялись сокровенные мысли в детской вере в свою избранность. Та самая найденная воспитателями тетрадь с планом теракта, лежавшая сейчас на столе у Христофорова.

Стреляет превратившийся в старичка мальчик Флёра в портрет Гитлера, но не может выстрелить в зерно зародившегося зла — Гитлера-ребенка. Прикрыв глаза, мысленно стреляет Христофоров в отчима своего пациента, перезаряжает винтовку и стреляет еще и еще — в отцов, бросивших своих сыновей, забывших об их существовании. В своего отца, которого так и не простил. Не потому что держал на него зло, а потому что за последние годы, что они прожили вместе, отец так и не стал сыну родным — тем, кого можно было бы простить.

— О, какой бабенец! — сказал кто-то в зале и захихикал.

Отделение для мальчиков пришло в полном сборе, его представители уже минут десять нетерпеливо ерзали на деревянных стульях в актовом зале. Когда в дверном проеме показалась первая обитательница женского отделения, все замерли. Вслед за девочками в зал вплыла Маргарита. Пересчитав подопечных, как наседка цыплят, она взяла стул, поставила его возле дверей и села с тронной грацией.

Каждый раз во время визитов отца Варсонофия душевность проповедей служила лишь лирическим фоном для накала страстей, свойственных пубертату.

«Чем слабее верхний этаж, тем больше внимания нижнему», — говорили еще наставники Христофорова в институте. Тогда он не осознавал всей справедливости этих слов, но минувшие десятилетия подтвердили сермяжную правду. Как известно, сатириазис не такая уж редкая форма проявления органических заболеваний — в частности, патологии центральной нервной системы. Не случайно гиперсексуальность заняла свое место и в МКБ.

Его «сатиры» на лекциях отца Варсонофия воодушевлялись по полной, но отнюдь не от религиозных откровений. Один раз Христофорову даже пришлось выводить из зала завсегдатая больницы — пятнадцатилетнего микроцефала, который увлекся своим нехитрым делом прямо под вдохновенные речи отца Варсонофия, с поразительной для олигофрена предусмотрительностью прикрывши чресла загодя снятым свитером.

Впрочем, и девицы отчебучивали номера. Одна ни с того ни с сего бросилась на Варсонофия и принялась грызть его нательный крест — насилу оттащили от батюшки. Другая накатала любовную записочку весьма делового содержания, предлагая после выписки стать его любовницей за весьма скромную ежемесячную плату и обещая полную тайну взносов.