Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

Вальщики леса, сучкорубы, шоферы лесовозов, все они по фронтовой привычке держались вместе и после работы не спешили расходиться, пока не переговорят о том, что сделано сегодня, что надо сделать завтра.

Сейчас Гуду населяют больше приезжие из мест, о которых здесь и слы­шали, и не слышали, были семейные и одинокие мужчины и женщины. Люди сблизились быстро — не было человека, который не изведал бы горя, а оно объединяет.

Были здесь и Игнатий с сыном Валиком. Были и Николай с Михеем. Буланчика они заметили еще тогда, когда конь только показался из бора и начал спу­скаться по дороге к деревне. Первым телегу заметил Игнатий, сказал:

— Наконец-то едут! Я уже думал, что придется отправляться на поиски.

— Да брось ты, Игнатий, — сказал Костров. — Какие поиски? Машины по шоссе туда-сюда ходят, кого-кого, а женщин с ребятишками никто не пре­минет.

Костров приехал сюда летом сорок пятого. К тому времени вода, затопив­шая Гуду после того, как взорвалась дамба, скатилась в русло реки. Поглядывая на Дубосну, сверкающую на солнце синевой и серебром, произнес: «Хорошее место. Здесь и жить хорошо, и работать». Тогда начали строить в Гуде лесоуча­сток, который и возглавил Костров. Конечно же, место для такого предприятия удобное — справа сразу за деревней начинаются леса, огибающие ее дугой. Они подходят к шоссе и, перешагнув его, тянутся на многие километры, заходят в другой район, а через него — еще дальше, неизвестно куда. И вдоль реки за дамбой (восстановили ее военные) им нет ни конца, ни края.

Вывозить древесину было удобно — через мост на Забродье, а оттуда по дороге — в город, но не в свой райцентр, вдругой — там лесокомбинат. Ждали, когда построят такое же предприятие в своем райцентре, тогда туда на лесовозах можно будет ездить хоть каждый день, теперь же — пока неудобно, приходится идти к шоссе и ждать попутку.

Возле конторы Ефим остановил Буланчика. И хотя конь шел не спеша, старик, еле сдерживаясь, крикнул: «Да стой ты!» Вожжи у Петрика не забрал, торопливо спустился с телеги, тяжело поковылял к мужчинам, сказал:

— Здорово, кого не видел!

— Здорово, Ефим Михалыч, — ответил за всех Костров. — Задержива­ешься, твои уже волнуются. — И, обращаясь к женщинам, будто укорил: — Что же вы...

— Ну да, — то ли подтвердил его слова, то ли спросил Игнатий, глядя на телегу, на которой все еще сидели его Надежда, дочь и Катерина с сыном.

— Вот тебе и ну да!.. — возмутилась Надя, легко спрыгнула с телеги и, направляясь к мужу, крикнула: — Катя дядю Иосифа видела!

— Кучинского? — удивился Михей.

— А кого же еще.

Какая здесь связь с тем, что задержались женщины, никто, кроме гуднянцев, не понимал. Да, была война. Страшная беда постигла Гуду. Немцы сожгли ее. Почти все жители деревни, за исключением Ефима, Надежды и ее детишек Валика и Светки (они в тот страшный день в лесу были, потому и выжили), погибли... Правда, выжил и некто Иосиф Кучинский, так он же — отец полицая. А после войны многие не вернулись в Гуду — в память о них и в память о зажи­во сожженных — обелиск среди деревни, это приезжие знали. Но не знали, кто такой Кучинский и почему женщины, как только приехали, начали с него.

— Неужели Иосиф задержал? — спросил Михей. — Где он? Что с ним? Пусть бы приехал. Что, в городе прижился?..

— Да нет, не задержал, — сказала Катя. — Не знаю, прижился ли, но меня не признал. Даже разговаривать со мной не стал. Но чует мое сердце — он был на базаре! Там его видела, стоял с протянутой рукой.

— Знать, ошиблась, — возразил Николай. — Если бы он, как это — не признал?

— Он, он, — подтвердил Ефим, возвращаясь к телеге и снимая с нее Петрика. — Больше некому. В Кошаре живет. Иосиф знает туда дорогу, как-то еще до войны открыл я ему ее тайну. Трясина, болота там непроходимые. Правда, еще один человек ее знает, тот, кто проложил, — хозяин хутора, мой давнишний друг Антон. Но его оттуда выслали, раскулачив, еще в тридцать седьмом. Только уже тогда Антон старше меня теперешнего был. Ну, может, и не старше, а такой же. Так сколько ему сейчас должно быть? Вряд ли он. Пока не слышно, чтобы кто из ссылки вернулся, — многих из Забродья выслали, из других деревень. Это в Гуде никого не тронули, не было у нас ни крепких хозяев, ни середняков — на бедной земле не разбогатеешь ни своей мозолью, ни чужой.

А Антон. Вот и думай, мог ли он сейчас ходить через болото, да еще в город наведываться? Ему же, поди, под девяносто годков. Конечно, нет. Зна­чит, Иосиф. Завтра-послезавтра будет известно.