Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

Окончательно их развела по разные стороны война. Она будто провела между ними борозду, да такую глубокую и широкую, что через нее не пере­бежать, не протянуть друг другу руку...

А что оболгали, оклеветали бабы Теклю, Ефим позже узнал. Услышал однажды, как Авдей Юхновец, уже прожив с Теклей несколько лет, на какой-то гулянке в Забродье пьяный хвастался парням, дескать, я и сейчас могу любую девку так приручить, что косы ее буду накручивать себе на руку, а она и не пикнет.

Больно кольнуло тогда Ефима: это что еще за «прирученье» такое? И что значит любую?.. И его Марфушку Авдей мог бы так одурманить, если бы встретил раньше, чем Ефим? Однако ж.

Глянул на Авдея, на парней — стояли у плетня, курили: тот красный, уверенный в себе, слова нехорошие словно шелуху в лица им бросает, а те лоботрясы ржут, как жеребцы: «Научи!»

«Научи, — скалился Авдей. — Задаром? Задаром и чирей на задницу не сядет... Одно могу сказать, секрет отвара знаю, дорого он стоит, а вы — научи!.. Дай ей выпить того отвара, одуреет, и веди ее, как овцу, куда хочешь. А вы здесь топчетесь, на девок пялитесь — и никакого толку! Женихи...»

На улице это было, возле дома, в котором гуляли. На все лады заливалась, захлебываясь, гармошка, кто-то оглушительно колотил в бубен, женщины сыпали припевками, колкими, высмеивали незадачливых кавалеров, которые боятся подойти к девчатам.

Ефим Авдея давно знал, не любил: кривляется, задается, дескать, кто вы передо мной, голь этакая. На вечеринках всегда первый, и когда парнем был, и сейчас, женатый. Поговаривали, что и теперь дома женушку взаперти дер­жит, а девчат, которые у него работают, втихаря таскает в гумно и в стога. И вообще говорили, что немало девичьих слез пролил, и все ему как с гуся вода.

Говорили, возмущались, но не трогали Авдея, боялись его, но и шли к нему хоть что-нибудь заработать — где ты в деревне найдешь копейку, как не у Юхновца?

Понял тогда Ефим, что по злому умыслу обесчестил Авдей Теклюшку, чем-то опоил ее, вне себя она была, когда бабы их в снопах застали. Знал, Авдей давно к ней присматривался: красивая, трудолюбивая — такая нужна в хозяйстве. А что ершистая, так с бабьей ершистостью, коль совести у мужи­ка нет да рука крепкая, он вмиг справится. (Старые женщины, случалось, поучали кого из парней, кто долго не женился, дескать, возьми эту или ту. Перезрела, лицом не пригожа? С лица воды не пить. Зато — какая работница! И хозяйство будет ухожено, и никакой Авдей в блуд не сведет.)

Глянул тогда Ефим на Авдея, внутри все будто взорвалось, закипело, хотел закричать: «Ах ты, погань несуразная!» — да наброситься на него. Но не закричал, не набросился: «Скажут, обезумел Ефим Боровец, на людей ни за что ни про что кидается».

Понял Ефим, что случилось тогда с Теклей, когда бабы застали ее с Авде­ем в снопах, но Иосифу об этом не сказал. И теперь не знает почему... Хотя, может, уже тогда стыд жег его, Ефима. Еще бы: Иосиф побежал перегородить лошадям дорогу, когда Авдей вез Теклюшку под венец, чтобы в последний раз повидать ее незамужнюю, а может быть, и воротить себе, так Ефим не поспешил с другом. Нет. А сейчас пришел, чтобы сказать, что оговорили ее? Поздно.

И Марфе своей об этом долго не говорил, носил в душе стыд, и стыд, казалось, обжигал ее, словно раскаленный камень. А Марфушка, наверное, догадывалась, что нет уже прежней дружбы между Ефимом и Иосифом, но ни о чем не спрашивала.

Уже после того, как раскулачили Авдея и сослали вместе с Теклей (тогда никто не знал куда), как-то обмолвился Ефим: «Камень у меня, Марфушка, на душе. Давит, нет мочи терпеть».

Выслушала тогда его жена, долго молчала. Затем, собравшись с мыслями, молвила: «А что бы ты тогда изменил в судьбе Иосифа и Текли? Ну рассказал бы Иосифу, как все было, так что, он бросился бы к Авдею да Теклю забрал? Так она уже перед Богом была Авдеевой женой».

Действительно, ворвался бы Иосиф в чужую семью, порушил ее, что здесь хорошего. И люди смеялись бы. А не сказал, так, может, и лучше.

Рассуждал тогда Ефим и так: Иосиф уже давно семейный человек, хоть и лада в его семье нет, а все-таки живут. Зачем, чтобы Иосифу и Марии было еще хуже...

Две семьи мог бы порушить тогда Ефим. Правда, у Авдея с Теклей дети­шек не было. А у Иосифа и Марии — сынишка. Его или не его — Ефиму до этого нет дела. Бабы сплетничали, что Иосиф брал Марию брюхатой. Гово­рили, она на него чужое повесила — парень у Марии до Иосифа был, крепко любились...

Ах, бабы бабы... Давно уже у вас все женское угасло, а все не терпится кого-то из молодых оговорить, хоть в мыслях, да возле чужой кровати посто­ять. Был — не был у Марии парень, какое ваше дело?.. Не слепой же Иосиф брал ее. Дитя принял и растил как отец. Вот только беда, вырастил такого супостата, которого здешняя земля еще не видела: своих в войну истреблял...