Юрий Любопытнов - Озеро призраков

— Не боись, — заверил её Кузьма. — Я ему разэтакому покажу, как семью разорять. Я ему выговорю. — Но будучи себе на уме, спросил Грипку: — Только из-за его картин и разлад? Другой-то нету между вами? — Он внимательно посмотрел на племянницу.

Грипка поправила развязавшийся платок, то ли всхлипнула, то ли с придыханием вздохнула.

— Какая там другая!.. Вот картинки его, будь они…

Грипка ушла, а Кузьма долго ещё ломал голову: «Как же это так, молодые люди, живут в достатке, муж не пьяница, не буян, а на тебе — бросает обихоженный дом и уходит просто так, подальше от прежней жизни».

Ночью, лёжа с открытыми глазами, слушая, как позвякивают о стекло крутые зёрна снега, как ветер гудит в трубе, Кузьма всё думал о предстоящем своем визите к Расшибаеву. Вот придёт он к Мишке, оглядится, ну выпьют они, конечно, не без этого. Тогда он и скажет: что, мол, тебе не живётся? В семье супротивничаешь, ушёл вот, люди языки чешут, потом дети у тебя… Кузьма повертел головой на подушке. Живёт небось, как бобыль, ничего у него нету, грязища, толком не ест и не пьёт, да что там говорить, знает Кузьма, что такое жить в одиночку… Надо всё сказать, чтоб Расшибаев понял, почувствовал, что за Грипку есть кому заступиться, не одинока она.

Кузьма натянул одеяло до подбородка, прислушался. Между порывами ветра он различал размеренное тиканье часов, висящих в соседней комнате.

Так вроде в чужую семью лезть и не гоже, продолжал размышлять Кузьма, но он — дядя, вместо отца, раз Грипка сирота… Правда, раньше она его не особенно чтила… А потом Кузьма не лезет, он поправит парня, поговорит с ним, и всё. «Боже упаси учить его. Сейчас молодежь такая грамотная. Чему я, старик, научу по теперешним временам? Схожу, — решил Кузьма, — заодно отдушину себе устрою, а то всё дома сижу, жизни не вижу».

Эта последняя мысль была очень приятна Кузьме. Он давно уже не выбирался на люди, а теперь вот представляется возможность, и денег Грипка дала… Но эта обласкавшая сердце Кузьмы мысль тотчас же уступила место другой, не столь приятной. Отговорит ведь жена от этой затеи. Скажет, куда ты, старый пень, пойдёшь, мало тебе своих забот, какой судия нашёлся, авдокат, так и скажет — «авдокат».

«А-а, — подумал он, — ничего не скажу старухе. Она не знает разговора между мной и Грипкой и про деньги, что мне дала племянница, тоже не знает».

И вот наступил его праздник, светлый день Кузьмы Лычкова. Это было недели за две до Аксиньи-полухлебницы, в воскресенье. С утра Кузьма сходил в баню, похлестался веничком, взятым с чердака из прошлогодних запасов, поговорил с мужиками о недавних событиях в своем районе, постригся в парикмахерской и, предвкушая радость дальнейших событий, распаренный, бодрый, с посвежевшим, розово-белым лицом пришёл домой. Ближе к полудню он надел собственноручно подшитые валенки, тёплый пиджак со множеством карманов, который носил только по большим дням, поискал выходную шапку, не нашел её и надел старый треух.

— Куда это ты выряжаешься? — окликнула его жена, выглянув из-за дощатой переборки. Она на кухне пила с соседкой-приятельницей чай из самовара, выжно пыхтевшего на столе. Настроение у Кузьмы было приподнятое, и он шутливо ответил:

— Оставляю тебя, старая! Иду к своей сударушке.

— Кому ты нужен, аноха, — проворчала жена и снова скрылась в кухне.

— Ещё нужон поди! — резко сказал он, в кармане пощупал бумажки, которые ему дала Грипка, и, широко раскрыв дверь, вышел на террасу.

— Закрывай дверь-то! — донёсся до него сердитый старухин голос, вторично перечеркнув праздничное настроение Кузьмы. — Раззявил, телепень!

Пасмурный, он сошёл с крыльца. Но, вдохнув морозного воздуха, посмотрев на белые крыши, припорошённые снегом верхушки столбов и ветки яблонь, обрадовался тому, что впереди у него полдня свободного времени, которым он мог распоряжаться, как ему вздумается, по своему усмотрению, не слыша ворчаний жены: «Не туда сел — помнёшь скатерть», «Сгрёб половик, а поправить тебя нет», «Ходит шаркает по полу», «Не отвязал собаку, и теперь она скулит, не даёт покою». Кузьма расправил плечи, молодцевато приподнял голову и пружинисто, похрустывая снегом, пошёл в сторону магазина.

Взяв бутылку «Кубанской», он усомнился, не мало ли, ведь Грипка дала десятку, только бы поговорил с мужем. Но, прикинув в уме, что на разговор хватит и одной бутылки, притом Мишка, если он хороший парень, сам должен угощать гостя, Кузьма запрятал деньги в нагрудный карман, а бутылку сунул в карман брюк, чтобы не оттопыривался пиджак, и пошёл прямиком к дому бабки Ольги Калиновой, у которой Расшибаев снимал себе прируб.