Пэм Муньос Райан - Эхо

Дядя Гюнтер взял руку фрау фон Гербер.

— Вы так добры…

Она отдернула руку:

— Я пойду. Нужно зайти к подруге этажом выше. Это будет объяснение, зачем я сюда приходила.

Она выскользнула за дверь и быстро исчезла.

Дядя Гюнтер запер за ней дверь и задернул занавески.

— Дядя, тебя вызовут на допрос…

— Мы это заранее знали. И я буду отвечать убедительно. Я знаю, что нужно говорить, чтобы они остались довольны. Давай-ка посмотрим, что прислала Элизабет.

Фридрих сел за стол. Ножом аккуратно разрезал бечевку и развернул бумагу. Перед ним оказалась квадратная жестяная коробка, а на ней лежал конверт. Фридрих вдохнул поглубже, развернул письмо и начал читать:

Дорогой Фридрих!

Спасибо за твое письмо. Поздравляю тебя с наступающим — не Рождеством, а Зимним солнцестоянием. Даже если ты все еще празднуешь Рождество, не рекомендуется укреплять звезду на макушке елки. Шестиконечная звезда — еврейский символ, а пятиконечная — коммунистический. Ни то, ни другое не согласуется с идеологией национал-социалистов. Лучше избегать звезд любого типа.

На работе все хорошо…

Он пробежал глазами письмо до конца. Элизабет рассказывала о своей работе в Союзе немецких девушек и советовала Фридриху вступить в гитлерюгенд. Он открыл жестянку.

— Печенье в виде свастики! Она ни о чем другом уже и думать не может, что ли?

Он отодвинул стул и встал, швырнув письмо на стол.

— Я ей написал, что отец в Дахау! Просил помочь, а она о звездах рассуждает! Даже не спросила, как он!

Фридрих метался по комнате. На глазах выступили слезы.

Дядя Гюнтер поднял письмо и заглянул в него:

— Фридрих, а что означает приписка в конце? «Надеюсь, печенье тебе понравится. Я сама пекла, специально для вас с дядей. Не ешь все сразу, как в тот раз, тем более что меня не будет рядом, чтобы их припрятать».

Фридрих взмахнул руками:

— Когда я был маленьким… Однажды съел целую тарелку печенья. Элизабет рассердилась и в следующий раз, когда испекла печенье, спрятала его в хлебнице, прикрыла поддоном для крошек.

Дядя Гюнтер, изогнув брови, склонился над коробкой. Он стал по штучке вынимать печенье, слой за слоем. Когда коробка опустела, он кончиком ножа подцепил дно и подковырнул. Оно открылось.

Фридрих ахнул.

Под фальшивым дном лежали пачки рейхсмарок. Изумленный Фридрих разложил их веером на столе.

— Этого хватит?

Дядя Гюнтер кивнул:

— Больше чем достаточно. Она очень рисковала, отправляя их нам. Если бы фрау фон Гербер проболталась, уже Элизабет вызвали бы на допрос. Видимо, она не сможет сама передать их коменданту. Нужно будет везти деньги, как были, в коробке. Отличная маскировка. И вполне патриотично. Только нужно продумать, как их вручить. А пока давай спать ложиться. Утро вечера мудренее. — Дядя Гюнтер улыбнулся. — Возможно, Элизабет не настолько предана идеям национал-социализма, как может показаться. Да и фрау фон Гербер тоже.

Дядя Гюнтер лег спать, а Фридрих еще долго сидел в тесной кухоньке, глядя на рейхсмарки. Он вынул из кармана гармонику и заиграл «O Tannenbaum» — «О, елочка».

Закрыв глаза, он словно перенесся в прошлое. Элизабет играла на пианино и пела. Ей было двенадцать лет. Она качала головой в такт музыке. Пальцы так и порхали над клавишами.

Фридрих и сейчас помнил, с каким восторгом он тогда слушал.

Элизабет заметила его и похлопала по сиденью, приглашая сесть рядом. Она начала песню сначала, и теперь они пели вместе:

Когда песня кончилась, они посмотрели друг на друга и засмеялись. Элизабет порывисто обхватила его лицо ладонями и расцеловала в обе щеки. Что бы сестра ни говорила в свой прошлый приезд, когда-то она любила его! Может, и сейчас любит?

Фридрих положил гармонику на стол, рядом с пачками денег.

Потом он взял бумагу и ручку и написал Элизабет. Поблагодарил ее за совет насчет звезд и за печенье. Сказал, что с этим печеньем праздник будет намного лучше. Еще он рассказывал о своих мелких повседневных делах и о том, что у них с дядей Гюнтером было на обед. И вспоминал, как Элизабет когда-то прикладывала ему на лицо горчичники — в надежде свести родимое пятно.

В конце он пожелал ей счастья, а на конверте написал: «Лизбет Шмидт, чтобы она не забыла мой голос».

За час до рассвета Фридрих внезапно проснулся и сел на своей узкой постели.