Михаил Боков - Дед [Первый роман о черных копателях России]

Сам того не заметив, он вышел на поляну, которую обрамляли несколько изб. Посреди поляны торчал деревянный крест – огромный, как показалось Ганину, в два, а то и в три человеческих роста. Человек стоял перед крестом на коленях и бил поклоны.

Это был отец Дормидон – недавний сокамерник Ганина, спасший ему жизнь. Кланяясь кресту, старик пел нечто торжественное. Голова его с седыми космами то опускалась, и тотчас над ней собирался белый дым, то поднималась вновь – и тогда дым, пугаясь то ли песни, то ли седых косм, рассеивался над его макушкой.

– Дедушка, – позвал Ганин, и когда старик не среагировал, позвал опять: – Дедушка.

Отец Дормидон обернулся, глаза его, слезящиеся, сощурились, рассматривая пришельца.

– А-а-а, – протянул он. – Явился, Иванушка.

– Я не Иванушка. Андрей я…

– Помню, что Андрей. Ну? Куда путь держишь, Андрей?

– Беда случилась, дедушка.

– Что, поломал тебя дракон?

– Поломал.

– Дракон могуч. Он – о сотне глав и тысяче рук. И на конце каждой руки – бесчисленно когтей, чтобы наверняка ухватить человека и тряхнуть. В полиции, где мы были, – дракон. В городе – дракон. И сердце дракона – в вавилонской вашей Москве.

Отец Дормидон глянул на Ганина.

– Вижу, крест мой не снимал.

– Не снимал.

– Вот и не снимай. Спасенье от дракона – крест и молитва. И еще лес. В лесу дракон слепнет, сила его уходит. Это в городе у него глаза повсюду, и чтоб было легче, придумал дракон учреждения, турникеты и паспорта. У тебя вот паспорт есть? Выкинь! Я свой давно выкинул. В паспорте маячок посылает сигнал прямо на диавольский пульт: где ты и что ты. С собой носишь паспорт? Да?

– Ношу, – сказал Ганин.

– То-то, я и смотрю – вертолеты уже с утра кружат. Давай его сюда. Что мнешься? Доставай, сказал.

Ганин замешкался. Паспорт был его привязкой к нормальной жизни, по паспорту он был гражданин, личность, живая единица в хаосе мира. С другой стороны, во что превратилась его нормальная жизнь? И была ли она нормальной хоть когда-нибудь?

Вздохнув, он вытащил из кармана паспорт и отдал отцу Дормидону. Не мешкая, старик взялся двумя руками за красные корочки обложки и рванул их в разные стороны. Книжица хрустнула, разломилась пополам. Старик – пальцы его были скрюченные, бурые – взялся еще раз, поперек, и потянул снова.

Гнущийся ламинат страниц на мгновение высветил фотографию – полное, недоумевающее лицо московского сотрудника офиса. Лицо было жалостливым, умоляло – не рвите меня. Хрясть! В руках старика остались только мелкие клочки. Подув, он развеял их по ветру.

– Все, – констатировал он. – Одной ношей меньше.

Положив еще поклон кресту, он продолжил:

– Дракон в библейских книгах зовется сатаной. Пророк Аввакум рёк: на исходе дней власть дракона проникнет всюду. Земля больше не сможет давать плодов, небо почернеет, травы увянут. Дракон поселится в душах людей, и они станут его армией – все, кто отпал от источника. Зверь будет ловить их всюду: в праздности и в работе, в доме и в поле. Грань греха истончится: не будет времени на раздумья, не нужно будет искать лихих людей, вино, девок, чтобы согрешить. Нажал на клавишу компьютера – и грех уже здесь, перед тобой. Сам ход времени пойдет быстрее. Вслед за драконом, учил Аввакум, придет огонь. Грешников поглотит он, а праведники спасутся и восславят второе пришествие. Так рёк Аввакум, а через него мой прапрадед, и прадед, и дед.

Заметив, что Ганин не реагирует на проповедь, отец Дормидон добавил:

– Если ты это из-за паспорта, то брось. Паспорт – суета сует, Спасителю твоя душа – паспорт. И коли чувствуешь тяжесть, кайся и молись. Конечно, уже поздновато, но еще не поздно совсем.

Ганин скинул с себя протертую холстину и сел на землю. Накатила такая усталость, что хоть здесь ложись и засыпай. Когда он спал последний раз? Двое, трое суток назад? Вечность?

По небу пронеслась и бухнулась куда-то за горизонт красная комета. Слоны, которые, стоя на черепахе, поддерживают твердь земли, от этого удара зашевелились, стали топтаться с ноги на ногу. Земля от их движений накренилась, выпрямилась, снова накренилась – да так и осталась.

Потом Ганин, половиной сознания уже плававший в сновидениях, вспомнил про Варю. Варя, Варюшка, Варенок – она где-то там, в московской квартире, и она его ждет. Надо идти. Надо жить. Идти и жить.

Он открыл глаза. Все вокруг плавало в дымном тумане, и воздух был уже не воздух, а жженый деготь. Отец Дормидон, оставив его, осенял себя крестным знамением – яростно, двумя перстами, и бухался лбом в землю: «Помилуй мя, Господи… Помилуй мя грешного».