Михаил Боков - Дед [Первый роман о черных копателях России]

Сидел и думал о своем Серега. Выкурил одну сигарету, расплющил окурок о землю, закурил новую. Вздохнул. Лезли Сереге в голову мысли о смерти. Надо же, удивлялся он сам себе: вот сижу я, здоровый 26-летний обалдуй. Ноги у меня ходят и руки двигаются. И сердце работает как новый мотор.

А только есть такая мысля, что смертушка (Серега называл смерть ласково, по-деревенски) уже стоит за спиной. И вот уже руки протянула – костлявые. Правду говорили старые: костлявые они и холодные. И поглаживает по голове и зовет: «Сереженька, а, Сереженька? А ну со мной?» Сосет у Сереги под ложечкой, и зябко ему, и боязно. Он в деревне на быка ходил – боязно не было. И в армии был первый забияка и драчун – никого не боялся. А тут сидит он на своей родной земле, поджавши ноги, укрывшись курткой с головой, и тишина вокруг разливается, и благодать наконец-то легла на мир после дневного мора, и звезды танцуют в небе, ну точно яичница на сковороде, а Сереге зябко и боязно.

Вспоминает Серега, чего он в своей жизни не сделал. Детей не родил – грустно. Бегали бы сейчас дети. Он бы выходил во двор, закуривал, садился, жмурясь на солнце и смотрел бы на них, белесых, как он сам, и до старости не мог бы насмотреться. Сидел бы сто лет и один год, и борода бы вилась между ног, и по земле, и в траву, а дети бы росли, а он бы сидел – счастливый. Такой счастливый, как только можно представить. Куда он раньше смотрел? В армии сказала ему одна, что беременна, так то в армии: солдат, он человек вольный – получил дембеля, поминай как звали. Он еще думал тогда: остаться, может? Не серьезно думал, а тешил себя, игрался, представлял себе другую жизнь: «А ну как останусь – что будет? Огород заведем. На работу пойду». Но только дали приказ, сел Серега на поезд – красивый, фуражка набекрень, чуб кудрявится – и укатил домой.

Вот бы, подумал он, вернуть назад время. И к бабе той. «Может, дашь мне второй шанс, смертушка, милая?»

«Не дам, Сереженька, – отвечает. – Не дам, родной. И так ты уже достаточно по земле потопал».

«Да куда ж достаточно? Двадцать шесть годов всего! Считай, и не топал».

«Достаточно, Сереженька, достаточно. А ну со мной?»

Мамке, попросил он, сарай надо делать. Сарай остался у мамки кривой, как она с кривым сараем?

«Это, Сереженька, уже не твоя заботушка. Ты думай теперь, как перед Создателем явишься, что ему скажешь».

«Так я ж неверующий».

«Ах вот оно что! – протянула смертушка сокрушенно, и стало Сереге еще холоднее. – Ну тогда готовься зрить темноту».

«Как темноту?»

«А как ты хотел? В Бога не веруешь, в живую душу тоже – остается темнота. И в Писании об этом сказано: по вере вашей да будет вам».

«А если я поверю? Вот возьму прямо сейчас и уверую?»

«Ох, Сереженька, знал бы ты, сколько у меня таких. Ну ничего: Господь, он добрый, всех приемлет. Он, знаешь, иным как дедушка. Но перед иным разверзнет и ад – если усмотрит перевес по злым делам. У тебя там как, без перевеса?»

«Не знаю, смертушка», – смутился Серега.

«Пил? Курил? Сквернословил?»

«Было дело», – Серега покраснел.

«А благие дела совершал ли ты?»

Он задумался. Совершал. Голубя в детстве подобрал и выходил. Голубь со сломанным крылом был. Помирал. Голубь это хорошо. Любит он голубей. Всякую тварь любит.

«Ну? – поторопила смерть. – Пойдем, что ли?»

«Может, дашь еще сроку, смертушка?» – попросил последний раз Серега и заплакал.

«Не могу, Сереженька, не плачь. Исходил ты свой срок. Ну? Давай мне руку».

Обволокло Серегу холодом, как простыней. Засосало под ложечкой, а за спиной будто что-то хлопнуло и потянуло за сердце. Хочет вдохнуть Серега и не может. Смотрит вниз, а там, на груди, расплывается на камуфляжной футболке кровяное пятно. Тронул его пальцем Серега, лизнул палец и удивился: «И вправду кровь!» А воздуха нет. Он вдыхает, а воздуха нет. Так и полетел Серега Солодовников вслед за смертью.

Сквозь чуткий сон Виктор Сергеевич идентифицировал хлопок как выстрел. Звук был глухой, негромкий, словно пробка вылетела из бутылки шампанского. Этих звуков он за свою армейскую жизнь наслушался вдоволь: так звучали приборы для бесшумно-беспламенной стрельбы – иначе говоря, глушители, навинченные на оружейные дула.

Приоткрыв глаз, Виктор Сергеевич увидел, как валится набок караульный Серега и как толчками выливается на землю кровь из отверстия в его спине. В следующий миг Виктор Сергеевич уже взлетал: он поднял себя прыжком из лежачего положения на невероятную высоту – как пружина, а из кустов снова захлопало, будто шампанского там была не одна бутылка, а целый ящик.