Сара Уинман - Самый одинокий человек

Мигают электронные часы. В 18:03 ко мне в дверь стучат. Смотрю в глазок. Женское лицо – доброе и вроде бы знакомое, но не из числа моих друзей. Открываю.

– Майкл? – спрашивает она.

Я удивлен, что она знает мое имя.

– Меня зовут Ли. Наверно, вы меня не помните. Я живу через четыре двери от вас, в ту сторону. – Она показывает. – Я вас не видела несколько дней и вот подумала, что вам не помешают кое-какие припасы. Я стучалась к вам вчера, но…

Она вручает мне большую сумку с продуктами.

– Там еще бутылка вина, так что ставьте осторожнее.

Я смотрю на нее, выдавливаю спасибо и начинаю разваливаться на куски. Она кладет руку мне на плечо:

– Я хотела сказать, если вам что-то понадобится на Рождество, мы никуда не уезжаем и…

Я выпроваживаю ее, пока эта доброта не уничтожила меня окончательно. Снова благодарю и желаю ей хорошо провести праздники.

Я выкладываю содержимое сумки на кухонный стол. Картошка, вино, окорок, пирог со свининой, салат – целое пиршество. И шоколад. И открытка. Снаружи – заснеженный викторианский Лондон. Внутри – «С наилучшими пожеланиями, Ли и Алан».

Я ставлю открытку на стол, и она все меняет – и в комнате, и особенно в моем настроении. Она рождественская. Я зажигаю свечу и открываю скользящие двери. Шум уличного движения, холодный воздух. Ли и Алан. Кто бы мог подумать?

Рождество 1976 года. Внезапные полосы света на Каули-роуд. Запах каштанов, которые Мейбл жарит на кухне и продает в лавке. Запах апельсинов, утыканных гво́здиками гвозди́ки. Лавка украшена остролистом и омелой, которые мы с Эллисом нарезали в Нунхэм-Кортни.

– Последняя елка, и все, – говорю я Эллису.

– Куда ее? – спрашивает он.

– Дивинити-роуд. В верхней части, у Хиллтоп. Вот накладная. – Я сую ему лист бумаги.

Он смотрит на бумагу и читает имя:

– Энн Кливер.

– Потом увидимся…

– Конечно, – говорит он.

– Поужинаем тут?

– Отлично. – Он улыбается. И выходит из лавки – на плече елка, на голове меховая шапка; я смотрю, как он переходит дорогу.

Сажусь в кресло Мейбл. Тикают часы, в лавку заходят покупатели добавить что-нибудь к заказу. Но большую часть времени я читаю. Трумена Капоте: «Завтрак у Тиффани», «Воспоминания об одном Рождестве». Потом выхожу из лавки в заднюю часть дома, в кухню, и завариваю себе чаю. Гляжу на часы, пытаясь понять, куда девался Эллис.

За семь лет наша поездка во Францию сильно изменилась. Теперь это – каникулы с двумя раздельными кроватями, история о двух отдельных юношах, о походах на пляж и французских красотках. Теперь у нас есть тайны друг от друга – мы скрываем то, что относится к сексу. Кто чем занимался. Это тайны, потому что мы не знаем, что делать с собой – с теми, кем мы были. И вот мы держимся от этого подальше и не трогаем – вдруг оно жжется. Молчание – как подорожник, помогающий от ожога крапивой.

Эллиса нет уже целую вечность. Я проголодался. Мейбл еще не вернулась от подруги, а мне нужна компания. Холод ползет по полу и находит мои ноги. Я встаю. Прыгаю по лавке. Подхожу к проигрывателю и ставлю свою любимую пластинку. Начинается вступление, и мое сердце пляшет в такт. The Impressions . «People Get Ready». Я открываю дверь лавки и даю волю ногам.

Я пою, закрыв глаза. Потом открываю их. В дверях стоит сестра Тереза и смеется. «С наступающим», – говорю я. Протягиваю ей руку, приглашая на танец. К моему изумлению, она соглашается. Мы медленно вальсируем на пристойном расстоянии друг от друга, и между нами висит слабый запах мыла и ладана. Я знаю сестру Терезу много лет. В тринадцать я пел ей серенады – бурлящие гормоны и туман в голове. Наконец мы расцепляемся, и она отходит обратно к двери. Я, залихватски щелкая пальцами в такт музыке, шествую к занавеске, поворачиваюсь и сбиваюсь с ритма. В дверях стоит Эллис, рядом – молодая женщина; рыжеватые светлые волосы резко выделяются на фоне Эллисова темно-синего пальто. Они стоят, как близкие люди – вплотную друг к другу. Я вижу, что они уже успели поцеловаться. Она улыбается мне, а в глазах у нее вопрос, и я знаю, что в один прекрасный день эти глаза принесут мне беду. Мне хочется, чтобы музыка длилась. Тогда я смогу петь и танцевать, пока подыскиваю слова, – ведь я знаю, что это Она, та самая, и мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

Меня встряхивает, и я просыпаюсь. Словно я ехал в машине и пересек электрическую ограду для скота. Началось новое десятилетие. Мы вступили в девяностые! Невероятно. Я переворачиваюсь на другой бок и остаюсь в постели еще на несколько дней.