Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

— Вот у меня тоже сюрпрайз был, — сказал Борис. — Любопытно, почему ты никогда не рассказывал, что у тебя отец-миллионер?

Степа стиснул зубы. Он был так сердит, что даже не чувствовал неловкости перед старым другом. Ну, Боря, предатель! Распинался-то как! Как расхваливал! А сам он тоже хорош: «золотой мужик, редкий человек»… тьфу!

— Миллионер он или нет, это в моей жизни ничего не меняет. Ничего. Если ты не заметил!

— Он-то упомянул, что сын с ним не поддерживает отношений, не хочет видеться. Ну, я не стал лезть в душу, расспрашивать, почему такой факап… — Боря сделал паузу, давая возможность Степе ответить на незаданный, но повисший в воздухе вопрос.

Прошла минута, другая, но ответа Борис не дождался. Степа с каменной физиономией смотрел в окно.

— Ой! Да мне это, нам с Яськой пора! — воскликнул Степа, взглянув на часы.

— Эх! Я не понимаю тебя. Такой человек! Зе факинг бест. А ты… Он проговорился, что сын его даже на день рождения свой звать не хочет! — Друг восклицал это уже в спину Степе, который подхватил на руки Ясю и удалился с ним в «беленькую», где начал шумно перерывать гардероб.

— Извини, Борь! Нет времени! — кричал Степа, выдвигая и задвигая ящики. — Сейчас соберусь, и выбегаем. Мы это, в гости к теще, опаздываем уже. Пока, Борь, пока!

Когда Борис ушел, и дверь за ним захлопнулась, Степа бросил греметь ящиками и плюхнулся в кресло.

— Такие дела, Яся. Обложили меня. Угу. Но какое совпадение! А не может ли быть, что отец знал про Борьку с самого начала? Что он мой друг… Хм. Именно! Отсюда вся доброта… Святочная такая доброта, угу, как у Диккенса. Но Боря купился. Или он тоже?.. Отставить! Отставить паранойю.

Он перестал бормотать и замер в кресле, съежившись. Яся, чувствуя его настроение, затих. Когда Степа увидел имя отца на визитке, на него нахлынула горечь, непонятная, необъяснимая, а только захотелось оттолкнуть от себя двумя руками визитку-картонку, а с нею Бориса, а с ним — оттолкнуть отца. Оставь же ты меня в покое! Жил ты в Москве — так жил бы дальше! Когда отец был далеко, Степа не думал о нем, вспоминал про него раз в полгода, как и сам отец вспоминал про него раз в полгода. Все, что между ними было, — обмен телефонными поздравлениями на день рождения и Новый год, несколько дежурных фраз. Словно повеяло холодом. Степа знал, что отец не чувствует к нему ничего, никакой любви. Он мог трепаться сколько угодно, шутить, хохотать, горячиться, распаляться, но все это у отца было снаружи, а внутри был только холод. К нему, к Степе — холодное внимание энтомолога, разглядывающего забавного жука. И теперешнее — внезапное, после двадцати с лишним лет — желание общаться было вызвано чем угодно, но не любовью. В том, как отец тащил его к себе — сам, или руками бабушки, а вот сейчас — руками Борьки, — был, наверно, только азарт. Такой же азарт, с которым отец начинал партию в бильярд или ввязывался в деловое предприятие. Прийти, увидеть, победить! Победить отбившегося от рук сына, добиться того, чтоб он ел с рук, говорил: «Да, папа, спасибо, папа, ты лучший отец на свете», а потом уехать. Угу. Победить и уехать.

Таймер тикал. Понедельник. Вторник. Среда. И вот четверг. А завтра будет пятница — последний рабочий день, последний день из двух недель, подаренных Юле Степой. Между тем няня еще не найдена, а значит, сегодня и завтра — весьма возможно, ее последние путешествия. Юлька почему-то была уверена, что если она оставит бронзового орла хотя бы на неделю — магия перестанет работать.

Но боже ж мой, сколько ей было уже подарено! Париж и Нью-Йорк, Одесса, далекий Хоббитон, Вена, Венеция! И само ощущение полета — главнейший подарок. Весь мир был распахнут перед ней (хотя время бежало, и двери скоро должны были закрыться). Куда отправиться?

Юля оттягивала момент решения. В обеденный перерыв она вышла с работы, раздумывая: Рим или Лондон? А может быть, прекрасный греческий остров с полуразрушенным ионическим храмом? Или пирамиды майя? Или исландские фьорды? Она шла по проспекту, перебирая захватывающие, щекочущие предвкушением образы, когда ей позвонила мать. Разумеется, мама спросила: «Что делаешь?» — а Юля привычно соврала: «Гуляю с Ясей», но соврала как-то прохладно, равнодушно, без привычной дрожи — без стыда, без боязни. У перехода гомонили люди, гудел автобус, краснолицая тетка сердито выкрикивала: «Полотенца берем! Полотенца вышитые, в подарок, скатерти берем!» Мать услышала весь этот гам, сразу вскинулась: «Ты где, на проспекте? Даешь Ясе выхлопными газами надышаться?..» И пошло-поехало. Юля отодвинула телефон от уха. Взгляд ее упал на ворону, сидевшую на фонаре и хрипло каркавшую, и Юля вдруг подумала, что ее мать отчасти похожа на большую носатую птицу — трескучую, громкую, без затей заявляющую о себе. Переговорить и переспорить ее невозможно. Но… стоит ли бояться ворону?