Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

— О боже, — донесся до него деревянный голос Юли.

— Что такое? — оглянулся Степа.

Юля стояла, как потерянная, держа в безвольно упавшей руке мобильный.

— Я не останусь. Я жила этим днем, я дни считала до выхода на работу. Двенадцать человек отсмотрела, пока Гулю… Объявления эти, зарплату хотят, какой у меня не было никогда, а сами с грязными ногтями, и… Казалось, хорошая. Яся ей улыбался! Как можно так, в последний момент?!

Степа, сунув трусики в карман, подошел к жене, прочитал эсэмэс. «Извинити не буду больше у вас работать нашла другое место там больше денег Извинити всег благ. Здоровья Ясичке!»

За окном тихо пел скворец. Яся залез под стол, елозил машинкой по деревянному полу.

Степа перечитал послание.

— Ура-а! Гип-гип-ура! — закричал он.

Выкрикивая что-то на мотив сиртаки, он затанцевал дикий танец вокруг замершей Юли. Яся высунул голову из-под стола.

— Извини, извини! Нет, я понимаю, ты ждала, а она — безобразие. Но послушай, а если? Верил бы я в мистику, сказал бы: это знак. И был день, и свинтила нянька, и был в этом — знак! Послушай, Воробей, зачем? Ты полтора месяца шерстила сайты, тучу объявлений отсмотрела, обзвонила. Еле-еле нашла, чтоб за наши деньги — адекватная тетка. И нате — чао, крошки! Угу. А между прочим, мы бы ей отдавали почти всю твою зарплату, да. Разве это не смешно? Я не в смысле твоей зарплаты, а в смысле: любая нянька с пятью классами хочет больше денег, чем у тебя, извини, с дипломом и кандидатской. Выгоды — навар с яиц. Навар с яиц за то, чтобы с Ясей сидела какая-то непонятная тетка. Зачем? — возбужденно говорил Степа. — Еще кто знает, что было бы! На первый взгляд сю-сю-сю, люблю деточек, а останется одна — Яську в манеж, сама смотреть телевизор. Угу. Зачем нам это? У тебя декретный отпуск — три года. А потом Степаныча в детский сад возьмут. Да вообще он уже будет взрослый мужчина. Подожди! Ну, Юль, подожди!

— Я не могу, Степа, — произнесла жена с какой-то кривой улыбкой.

— Да-да-да, — сказал Яся.

Степа подхватил его на руки и подошел к жене, обнял ее другой рукой так, чтобы они прижались все трое друг к другу.

— Ты прямо расстроилась? Взяла и расстроилась? Воробей мой любимый… Все наладится. Не раскисай. Ой-ей-ей. Что делать? Хочет на работу жена. Хорошо-хорошо. Пойдешь на работу. Я же не в смысле, мм, я в смысле… Ладно, на работу. Подумаешь, попозже на пару недель. Все наладится. Ты отсмотришь еще пятнадцать нянь, да, найдешь Гулю получше этой. Подождет тебя твой музей. Неделю, месяц, сколько надо, подождет. Побудешь еще чуток с Быстрым, — говорил он ей на ухо.

Степа передал сына Юле на руки, она взяла его заторможенно. Яся уронил маме на хлопковую блузку комочек каши.

— Степаныч, береги маму! Юль, я одеваюсь и на работу. Я вам позвоню еще.

— Позвонишь нам? — У Юли вспыхнули глаза.

Она вытянулась в струну, сжав кулачки, и стиснула губы так плотно, что те побелели. Степа и шага сделать не успел, как она вцепилась в него и сгрузила сына оторопевшему мужу в руки.

— Это я пойду на работу, — отчеканила Юля. — А ты останешься, ты будешь искать няню, отсмотришь еще пятнадцать, найдешь Гулю получше. Подождет тебя твое агентство пару недель. А я пойду на работу!

Степа был в изумлении: Юля никогда так с ним не говорила! Что случилось с его нежной и мягкой женой?

— Извини, извини… что?

Степа медленно спустил с рук сына.

Юля схватила сумку, зеленый жакет и направилась к выходу. У двери она обернулась.

— Я сидела с Ясей девять месяцев. Теперь ты с ним посидишь пару недель. Пока не найдем няню. Завтрак он съел, на столе обед и все инструкции.

Жена зыркнула на Степу огненными, непривычными глазами и вылетела за дверь.

— Нет, погоди! — вскричал Степа.

Кинуться за ней ему помешал грохот. Озадаченный Яся сидел, держа в руке скатерть с обеденного стола. Впервые отколол такой фокус. По полу с дребезгом катилась чудом уцелевшая ваза, извергнув из себя воду и ветки сирени; белая, в муку смолотая каша рассыпалась длинным мазком по доскам и коврику; горкой синели черепки чашки; серебряные ложечки разлетелись; листки «что есть, где какать» легли веером, а из разбившейся банки вытекал прозрачный на темном полу мед.

Яся потянулся к меду, к воздетым вверх осколкам стекла. Степа коршуном сдернул его с пола, и сын, расстроившись, заорал.

— Ексель-пиксель! Ох, Степаныч… Ох, бедный-бедный. Ничего, сейчас маму догоним, мама тебя утешит.

Степа все еще был в домашних бермудах и футболке, но переодеваться не было времени. С Ясей на руках он выбежал во двор. Первый взгляд упал на «девятку». Возиться с зажиганием? Не сейчас. Да и не надо, не могла Юля далеко уйти. Степа вернулся в дом, вытащил с холодной веранды коляску. Он усадил, пристегнул сына и уже готов был помчаться, как ощутил прохладный ветерок… Май-месяц, плюс семнадцать, не больше. Яся в коляске поднес ко рту голую ногу. Степа ругнулся, снова вбежал в дом и схватил первое, что попалось на глаза, — цветастый павлопосадский платок. Он укутал Яську прямо в коляске, как мог, и теперь выкатился с ним за калитку.