Святослав Рыбас - Варианты Морозова

Здесь она могла не сдерживаться, понял Морозов. Он промолчал, потому что она спрашивала, а думала об ином.

— Зимин меня купил, — легко согласился он. — Купил! Я мелкий человек…

Она села, сгорбилась и смотрела долгим взглядом на огонь. Потом она вымыла термос, налила кофе, завинтила крышку. И молчала.

Морозов приблизительно представил все то, что Людмила должна была ему сказать. Он ждал. Прошла минута или две.

— Кофе готов, — вымолвила Людмила. — Помолчим на дорожку?

И он понял, что ничего она не скажет. Не захотела. Она поглядела на него и улыбнулась:

— Нам с тобой было хорошо, правда?

— Прости меня, — сказал он.

— Я все поняла. Но нам было хорошо, правда?

— Я должен это сделать, — повторил Морозов. — Пусть я сентиментальный кретин, но я должен.

— Господи, какой ты невыносимый, — снова улыбнулась Людмила. — Теперь я знаю, почему у вас ничего не вышло. Верочка была мудрее меня.

…В девятом часу вечера Морозов выехал. Теперь ничто не могло его задержать. Он рассчитывал после полуночи быть в Старобельске.

Его обгоняли редкие такси, он обгонял троллейбусы. На улице было мало машин. Наступили тихие часы просторных дорог, когда те, кто торопился днем, уже успели домой, а те, кто в долгом пути, чувствуют себя спокойно и хорошо. Правая нога плотно прижата к педали акселератора, левая упирается в пол, а не нависает над педалью сцепления, как нависала днем, потому что днем — это не езда, это бесконечные торможения, потоки и маневры; днем — это нервная работа, но вечерняя езда — это удовольствие. Верно, скорость пьянит. Но что творит с водителем свободная дорога? Манит? Одурманивает? Заколдовывает? Кто его знает, что она с ним творит… Только хочется лететь навстречу этому вольному пространству, размеченному километровыми столбами, и не сбавлять скорость на поворотах и, заваливаясь набок от центробежной силы, выкручивая руль и выходя на встречную полосу, думать о себе как бы со стороны: «Ну ведь это уж слишком!» И при этом бояться перевернуться и жаждать риска и скорости. Это странная увлекательная игра, и редко кто удерживается от нее. Есть такие минуты, когда надо остро ощутить себя и свою свободу распоряжаться собой и заглянуть куда-то в темноту.

Выехав за город, «Запорожец» шел на своей предельной скорости — сто километров в час.

Быстро темнело. Морозов включил фары. В белых столбах света были видны бесчисленные живые точки, летевшие навстречу машине. Они разбивались о стекло, оставляя черные пятнышки.

Поля, деревья и столбы уже теряли свою окраску и становились серыми. Одно лишь небо сохраняло на закате светло-зеленый цвет, переходящий в темно-синий.

В кабине все ярче казался отсвет приборного щитка и голубоватого указателя фар. От внешней темноты и этого слабого света, частью отраженного в низу ветрового стекла, кабина делалась еще меньше, а сама машина представлялась живым существом. Морозов изредка поглядывал на щиток и о чем-то мысленно просил своего «горбатого». О чем именно просил — не знал. Но «Запорожец» понимал его, это не вызывало сомнений.

Вечерняя и ночная дорога однообразна. Ослепят на секунду фары встречной машины, вы переключаете свои на ближний свет, а встречная тотчас тоже переключает, — и разъезжаетесь с теплым чувством к незнакомому человеку. Он понял вас и не стал мешать. Но попадется упрямец и на ваше перемигивание фар не обращает внимания, и тогда, видя перед собой непроглядную черную ночь, вы тоже ослепляете его и мчитесь с яростью.

Потом глаза снова привыкают к дороге, и минута за минутой, километр за километром ничего вокруг не изменяется. Тянется вдоль обочины поле с черными безголовыми стеблями подсолнуха, затем тянется лесополоса, а за ней — кукурузное поле, похожее на елочную делянку…

Игра с риском уже давно надоела, вы невольно начинаете отвлекаться от дороги, и перед вами встают иные картины.

В пути Морозов почему-то всегда думал не мыслями, а картинами. Мыслей или умозаключений у него не появлялось, но, видя асфальтовое покрытие, обочину, дорожную разметку и почти все подробности движения, вместе с тем видел — или вспоминал? — совсем другое. Такое двойное видение, конечно, мешало, отвлекало внимание, и поэтому днем Морозов был собран и сосредоточен. Может быть, днем и мелькала перед ним ерническая физиономия Зимина или черно-белый эскиз подземелья, однако — на мгновение…

А сейчас он стал спрашивать Людмилу:

— Ты сказала, знаешь? Ничего ты не знаешь! Если я не знаю, то кто же еще может знать…