— Как понервничает…
— Ему нужна диета.
— Конечно! Чего я ему не готовлю… — сказала Женя.
— А не пробовали — кусочек сала натощак? Еще говорят, надо утром выпить граммов пятьдесят водки и два сырых яйца.
— Нет, мы против самолечения.
— Да, лучше не рисковать. Он, наверное, у вас шумный, заполошный? У меня тоже такой. Все очень похоже.
— Да, заполошный, — ответила Женя. — Все близко к сердцу принимает. Сегодня Валентин Алексеевич его поругал, а он чуть живой домой добрался.
Ей не следовало этого говорить, потому что «шахтерская женка» уловила в ее словах жалобу на Валентина Алексеевича и холодно произнесла:
— Ну а что делать? Это работа.
— Работу мы не изменим, — согласилась Женя. — Но мы должны защищать живое. Мы — женщины, в этом наша главная задача.
Она почувствовала, что разговор достиг главного, ради чего она затеяла его. Ведь не жаловаться, не сетовать на свою судьбу собралась она.
В ее голосе исчезли просительные нотки, он стал тверд.
— Я прошу вас как женщина женщину: найдите способ повлиять на Валентина Алексеевича, чтобы он пощадил моего мужа.
— Но я не знаю, — удивилась жена Рымкевича. — Я никогда не лезла в его дела…
— Я тоже никогда не просила за мужа, — возразила Женя. — Я поступаю некрасиво, против принятых правил, но я защищаю жизнь человека!
«Какая жуткая демагогия! — подумала она. — И почему мне не стыдно?»
— Не знаю, чем я вам могу помочь, — услышала она. — А почему бы вам не обратиться к Валентину Алексеевичу? А еще лучше — пусть сам муж.
— Господи, что же вы так! — воскликнула Женя. — Неужели вы забыли, как было вам, когда было плохо вашему мужу? Неужели в вашей душе нет сострадания? Тогда как вам тяжело! Тяжелее, чем мне.
— Гм, — сказала собеседница. — Все-таки я вам ничем не помогу. Даже если скажу ему, так он меня изругает. Кому от этого легче?
— Ну что же, — вздохнула Женя. — На нет и суда нет.
Она попрощалась спокойно и доброжелательно, но проигравшей себя не почувствовала.
Вероятно, пройдет немного времени, и какое-нибудь семейное событие напомнит этой пожилой женщине о словах Жени. Неважно, что это будет — внучка ли шлепнется на пол и разревется, заболит ли желудок старика, или он косо посмотрит на жену… Главное — Женя коснулась ее собственной судьбы.
«А что я хотела сказать Рымкевичу? — спросила она себя. — Я бы что-нибудь сымпровизировала!»
И она засмеялась, встряхнув своими подстриженными волосами.
Ей было хорошо, потому что то, чего она добивалась, было благом для ее семьи.
Но где-то в глубине, которой не могли коснуться никакие блага и дела, ей было нехорошо.
Правда, это не играло никакой практической роли.
…И как много из того, что не имеет никакой практической роли, движет людьми! В тот день, уехав с шахты, Морозов испытывал гордость, но все-таки это была печальная гордость оставшегося в одиночестве, когда ты видишь, что все вокруг тебя опустили голову перед страшным идолом, приблизительно именуемым жизненными обстоятельствами, а ты один, то ли сильный, то ли инфантильный, еще упорствуешь, не решаясь себе признаться, что ниоткуда, кроме твоего самосознания, теперь нет поддержки. Поэтому в твоем упорстве не будет смысла, оно не оставит следа и пройдет, как сон.
Морозов поехал к Ипполитову домой, чтобы спросить его: «Неужели тебе не стыдно перед самим собой?»
«Стыдно, — скажет Ипполитов. — Но я хочу жить интересным делом».
Он забыл, что жена Ипполитова теперь не переносит Бута и весь «Ихтиандр».
Он, пожалуй, даже не вспомнил, есть ли у Ипполитова семья, как будто сейчас на земле остались только два человека, Морозов и Ипполитов, а других временно не стало.
Дверь открыла Наташа, но он только поздоровался с ней, не заметив ни ее медленного холодного приветствия, ни ее самой.
Ипполитов и Морозов были одни в маленькой комнате, перегороженной книжным шкафом. По одну сторону шкафа стоял у окна письменный стол, а по другую — детская кровать. Велосипед «Орленок», ящик с игрушками, фотография подводного дома, открытая форточка, осколки амфоры, морские раковины, раскрытый журнал «Авиация и космонавтика», электронный биолатор «Кассио», сегодняшняя газета с репортажем Дятлова — такова была внешняя обстановка, улавливаемая взглядом Морозова, но не соединяемая в единое целое.
От каждой вещи исходило какое-то силовое поле.
Маленькая коробочка биолатора с темным квадратным табло и двумя рядами кнопок напомнила о Вере. Загадочный расчет, происшедший в электронной схеме, просто объяснил, почему Константин и Вера расстались: их физические ритмы совпали на восемьдесят процентов, интеллектуальные — на шестьдесят девять, а эмоциональные — всего на семь. Эти-то семь процентов все и решили. Желтый огонь цифр, вспыхнувших в окошке табло, сводил любовь к жесткому теоретическому варианту… Какое непостижимое унижение для свободы человека таилось в этой электронной машинке!
Читать дальше