Жиль Легардинье - Лучше поздно!..

– Пожалуйста.

Шанталь начала первой:

– У вас странный загар, где вы отдыхали?

– Я не отдыхал, а работал – в Индии.

– И в чем заключалась ваша работа?

– Я лечил людей. Я врач.

Франсис широко раскрыл глаза:

– Вы жили с индийцами?

– Восемь лет.

– В резервации? – спросила Шанталь. – У вас был лук, и вы охотились на бизонов?

– Я жил не у индейцев в Америке, а у индийцев в Индии. В стране индийских слонов.

– И чего это вам понадобилось жить восемь лет с индийскими слонами? – удивилась Элен.

– Я упомянул индийских слонов только для того, чтобы помочь вам сориентироваться. Я жил в отдаленном уголке Кашмира, вблизи пакистанской границы.

– Наверное, кашемировые свитера там намного дешевле…

– А кошек вы пробовали? – поинтересовалась Шанталь.

– В Индии не едят кошек.

– Это эскимосы их лопают! – воскликнул Жан-Мишель.

– Эскимосы тоже не едят кошек, – уточнил доктор. Он встретился взглядом с Полин, которую явно забавлял ход беседы. Элен спросила:

– Вы ведь не запретите Тео к нам приходить?

– Кто такой Тео?

– Сын Полин. Он такой славный, мы помогаем ему делать уроки, а он играет с нами.

Медсестра, немного смутившись, добавила:

– Бывший директор разрешал мне брать его с собой, поскольку так я могла оставаться здесь подольше…

– Если всех это устраивает, не вижу причин для запрета.

Франсис внезапно спросил:

– Вы когда-нибудь занимались сексом втроем?

Все четыре женщины принялись бурно возмущаться, а Жан-Мишель со вздохом закатил глаза.

– Не сердитесь на него, месье директор, он просто бесцеремонный!

– Как индийские слоны, среди которых вы прожили восемь лет, – уточнила Элен.

– Доктор, не отвечайте, это никого не касается! Это ваше личное дело, чем вы там занимались с индейцами в их вигвамах.

И когда все дружно принялись нести такой бред, что запуталась даже Полин, Франсуаза невозмутимо спросила:

– Доктор, а дети у вас есть?

Странный первый вечер. Как только подносы с едой были доставлены и распределены, Полин ушла домой. Заперев за медсестрой входную дверь, Тома внезапно почувствовал себя по-настоящему одиноким. Он уже не помнил, когда в последний раз это гадкое чувство охватывало его с такой силой.

Постояльцы сидели по своим комнатам – и выйдут из них лишь на следующее утро, к завтраку. Тома ходил взад-вперед по коридору первого этажа, прислушиваясь к тому, что происходило за закрытыми дверьми. Жан-Мишель смотрел телевизионную игру, пытаясь угадать и выкрикнуть правильные ответы быстрее участников. Ритм игры задавали различные звуковые эффекты – колокольчик, клаксон и свисток, и все это тонуло в аплодисментах, слишком бурных, чтобы быть искренними. Тома даже не понимал вопросов, касавшихся в основном известных людей, о которых он никогда не слышал. Элен разговаривала сама с собой. Она смеялась, что-то шептала. Порой даже казалось, что она что-то замышляет. Франсис переключал телевизор с одного американского сериала на другой, под грохочущую музыку. Результат получался странный. Складывалось ощущение, что солдат элитных войск безостановочно стрелял, чтобы помочь женщине родить, в то время как она выносила приговор в деле о супружеской измене между волшебным дельфином и холодильником, набитым кокаином. Разобраться, кто положительный герой, а кто отрицательный, было невозможно… Шанталь смотрела конкурс песен и с энтузиазмом распевала шлягеры вместе с конкурсантами. Занять первое место ей вряд ли удалось бы. Мало того что она фальшивила, так еще не знала слов и плохо владела английским. И, судя по всему, одновременно с пением ела йогурт. Из комнаты Франсуазы на другом конце коридора не доносилось ни звука. Должно быть, она уже спала.

Тома на цыпочках поднялся наверх и вошел к себе. «К себе» – понятие относительное для того, кто столько раз менял место жительства, да и здесь находился, в общем-то, не по своему выбору. Тома разложил вещи по квартире, но их было так мало, что в огромном пространстве, которое выделили доктору, они казались затерянными. Кстати сказать, еще неделю назад все его имущество помещалось на одной полке, а вся одежда – на нескольких вешалках, висевших на натянутой веревке. По иронии судьбы единственным предметом, сохранившимся у него после всех переездов, была серая готовальня, которую он когда-то позаимствовал у Селин, да так и не вернул. Он складывал туда свои ручки. Это было все, что сохранилось от его единственного серьезного романа. Набор инструментов, даже не медицинских. И дочь.