Маргарет Этвуд: Пожирательница грехов

Напичканная витаминами, добросовестная, начитанная Джини, Джини, у которой не было ни тошноты по утрам, ни варикоза, ни токсикоза, ни растяжек, ни извращенного аппетита, и в глазах не темнело – почему же ее преследует эта женщина? Сначала Джини видела ее мельком – в отделе одежды для грудничков в подвале Симпсона, в очереди супермаркета, у светофоров, когда А. сидел за рулем. Изможденное лицо, раздутое туловище, платок на жидких волосах. Во всяком случае, именно Джини замечала ту женщину, а не наоборот. Если та женщина и следила за Джини, то никак себя не выдала.

День родов приближался, этот неизвестный день, когда нужно подарить жизнь ребенку, и время сгущалось вокруг Джини, и приходилось вкручивать себя в это время, словно в снеговую кашу, по которой она шла, все чаще встречая ту женщину, всегда – в отдалении. В зависимости от того, как падал свет, женщина попеременно казалась то девушкой лет двадцати, то женщиной лет сорока-сорока пяти, но Джини всегда знала, что это один и тот же человек. И та женщина всегда казалась не совсем реальной (разве только на первых порах, в первый или во второй раз как голос, он реален, когда у него есть эхо), но сегодня, когда по дороге в роддом А. остановился на красный свет, женщина, стоявшая на углу с коричневым бумажным пакетом в руках, просто открыла дверь и села в машину. А. ничего не заметил, а Джини промолчала. Она знает, что на самом деле в машине женщины нет, Джини не настолько чокнутая. Она даже может заставить женщину исчезнуть, стоит только широко открыть глаза и уставиться на нее. Но женщина исчезнет, а все эти мысли останутся. Не то чтобы Джини боится этой женщины. Она боится за нее.

Они подъезжают к больнице, и пока А. помогает Джини выбраться, женщина уже вышла и исчезла в дверях. В вестибюле ее нет. Джини спокойно проходит в приемное отделение.

Этой ночью все как сговорились, и родильное отделение перегружено. Джини ждет за перегородкой, когда ей приготовят палату. Какая-то женщина кричит неподалеку, кричит и в паузах бормочет вроде бы на иностранном языке. Португальский, думает Джини. Она говорит себе, что у них все по-другому, им положено кричать, странно будет, если они не станут кричать. Тем не менее Джини знает, что кричит та другая женщина, кричит от боли. Джини прислушивается, как другая женщина успокаивает, подбадривает ту. Кто это – ее мать? Акушерка?

Входит А., они оба сидят и нервничают, прислушиваются к крикам. Наконец вызывают Джини, начинают ее подготавливать. Подготовительная школа, думает Джини. Она раздевается – когда-то она теперь увидит свою одежду? – и натягивает больничный халат. Ее осматривают, привязывают к запястью бирку, делают клизму. Джини говорит медсестре, что ей нельзя колоть демерол, потому что у нее аллергия, и медсестра отмечает в карте. Джини не уверена, что у нее аллергия, но не хочет, чтобы ей кололи демерол, потому что начиталась книжек. Она будет брыкаться, если ее захотят побрить – она же силу потеряет, если ей сбреют волосы, – но медсестра спокойна как танк и не настаивает. Джини говорят, что до серьезных схваток еще далеко и она может позавтракать. Джини надевает халат и возвращается к А. Палату уже приготовили. Джини ест томатный суп и телячью котлету и решает вздремнуть, пока А. съездит в магазин.

Потом Джини просыпается. А. вернулся. Он купил газету, детективы для Джини и бутылку виски для себя. А. читает газету и пьет виски, Джини читает «Раннего Пуаро». Нет никакой связи между ее схватками и этой книжкой, разве что у Пуаро яйцевидная голова и он выращивает тыкву, подвязывая побеги мокрой шерстяной ниткой (плацента? пуповина?). Джини рада, что рассказы короткие. Теперь в перерывах между схватками она ходит по палате. Определенно не стоило завтракать.

– Кажется, у меня задний вид предлежания, – говорит Джини. Они достают книжку и смотрят. Как полезно, что всему есть название. Джини забирается на кровать, становится на коленки, упершись лбом в ладони, А. массирует ей крестец. А. подливает себе виски. Приходит медсестра в розовом, смотрит на Джини, спрашивает, как дела, и снова уходит. Джини уже покрывается потом. Она прочла только полстраницы про Пуаро, она снова забирается на кровать, дышит и представляет себе разноцветные цифры.

Возвращается медсестра, она прикатила коляску. Пора в родовую, говорит она. Джини чувствует себя полной идиоткой. Думает, как рожали крестьянки в поле, а индеанки – в повозках и им хоть бы хны. А она как неженка. Но врачи не хотят, чтобы она шла сама, медсестра маленькая и хрупкая, поэтому ладно. В конце концов, что, если Джини завалится? После всех своих заявочек. Представить только: и покатит бедная медсестричка нашу Джини по коридору – муравьишка с надувным мячиком. Когда они минуют пост дежурной медсестры, на каталке вывозят женщину: простыня натянута до самых плеч, глаза женщины закрыты, и рядом несут капельницу. Что-то пошло не так. Джини оглядывается – она думает, это та другая женщина, но каталку уже не видно за стойкой.