Маргарет Этвуд: Пожирательница грехов

– Очень приятное имя, – сказал он, сложил листок и засунул в тот же карман, где уже лежала схема.

Кристин сочла, что уже выполнила свой долг с лихвой.

– Ну, до свидания, – сказала она. – Приятно было с вами познакомиться. – Она наклонилась, чтобы взять ракетку, но он опередил и держал теперь ракетку перед собой обеими руками, словно трофейное знамя.

– Я несу это для тебя.

– О нет, прошу вас. Не стоит беспокоиться, я спешу, – сказала она, четко произнося слова. Без ракетки она почувствовала себя безоружной. Мужчина зашагал по тропинке: он перестал нервничать и, казалось, совершенно расслабился.

– Vous parlez français? – непринужденно спросил он.

– Oui, un petit peu, – сказала она. – Не очень хорошо. – Как бы мне так повежливее забрать у него ракетку, гадала она.

– Mais vous avez un bel accent. – Он таращил на нее глаза сквозь очки – он что, заигрывает? Кристин прекрасно знала, что у нее ужасный акцент.

– Послушайте, – произнесла она, в первый раз выказывая нетерпение. – Мне действительно нужно идти. Отдайте, пожалуйста, ракетку.

Он ускорил шаг, он и не собирался отдавать ракетку.

– Куда ты идешь?

– Домой, – ответила Кристин. – Мой дом.

– Я иду теперь с тобой, – сказал он с надеждой в голосе.

– Нет, – сказала она: следует проявить твердость. Кристин рванула вперед, вцепилась в ракетку и вырвала ее после короткого препирательства.

– До свидания, – сказала Кристин, отвернулась от его недоуменного взгляда и пустилась рысцой; может, теперь до него дойдет. Похоже на бегство от рычащей собаки: нельзя показывать, что боишься. И почему, собственно, она должна бояться? Он в два раза меньше ее, а у нее ракетка, ничего он ей не сделает.

Кристин не оглядывалась, но чувствовала, что он по-прежнему следует за ней. Хоть бы трамвай подъехал, думала Кристин, и трамвай действительно подъезжал, но был еще далеко и стоял на светофоре. Через мгновение, когда Кристин подошла к остановке, мужчина возник сбоку. Он тяжело дышал. Кристин, закаменев, смотрела перед собой.

– Ты мой друг, – осторожно сказал он.

И Кристин сдалась: он все-таки не заигрывал, он чужестранец и просто хочет познакомиться с кем-то из местных, и разве она не поступила бы точно так же?

– Да, – сказала она, скупо улыбаясь.

– Это хорошо, – сказал он. – Моя страна очень далеко.

Кристин не знала, что и ответить.

– Это очень интересно, – сказала она. – Très interessant. – Наконец-то подъезжал трамвай: Кристин открыла сумочку и вытащила билетик.

– Я еду теперь с тобой, – сказал он. И сжал ее руку выше локтя.

– Ты… остаешься… здесь, – сказала Кристин; ей хотелось наорать на него, но она просто делала паузу после каждого слова, будто разговаривала с глухим. Она оторвала его руку – хватка у него слабая, куда ему против ее накачанных теннисом мышц. Кристин соскочила с тротуара и поднялась по ступенькам в трамвай, слушая с облегчением, как с лязгом закрываются за ней двери. Проехав квартал, Кристин позволила себе посмотреть в боковое окно. Он стоял там же, где она его бросила: кажется, что-то записывал в своем блокноте.

Когда Кристин вернулась домой, ей только хватило времени, чтобы перекусить, но и то она едва не опоздала на заседание Дискуссионного клуба. Темой встречи было: «Постановили: Эта Война Устарела». Ее команда выступала «за» и выиграла.

С последнего экзамена Кристин вышла с депрессией. Не в экзамене дело, а в том, что это последний экзамен, означавший конец учебного года. Кристин заскочила в кофейню, как обычно, и пришла домой рано, потому что заняться больше и нечем.

– Это ты, дорогая? – крикнула ей мать из гостиной. Должно быть, она слышала, как хлопнула входная дверь. Кристин вошла и плюхнулась на диван, сбив аккуратно расставленные подушки.

– Как экзамен, дорогая? – спросила мать.

– Нормально, – безучастно сказала Кристин. Все нормально, она сдала экзамен. Она не была блестящей студенткой и знала это, но зато она старательная. В ее курсовых профессора всегда оставляли комментарии типа: «серьезная попытка» и «тщательно продумано, но, пожалуй, не хватает напора», ей ставили «хорошо», иногда даже с плюсом. Кристин занималась по курсу политологии и экономики и по окончании надеялась получить работу при правительстве: с отцовскими связями у нее был неплохой шанс.

– Я рада.

Кристин с досадой подумала, что ее мать имеет весьма смутное представление о том, что такое экзамен. Сейчас мать расставляла в вазе гладиолусы, на руках резиновые перчатки, чтобы не поранить руки, она всегда надевала резиновые перчатки, занимаясь, как она это называла, «домашними делами». Насколько понимала Кристин, такие домашние дела сводились к расстановке цветов по вазам: нарциссы, и тюльпаны, и гиацинты, гладиолусы, ирисы, розы, еще астры, хризантемы. Иногда мать готовила – изящно, пользуясь кастрюлями с подогревом, но это для нее было просто хобби. А все остальное делала служанка. Кристин казалось, что как-то нехорошо держать прислугу. Нынче можно нанять только иностранную прислугу или беременных, и на их лицах написано, что их так или иначе эксплуатируют. Но мать Кристин говорила: а чем еще им заняться? Иначе одним остается жить в приютах, а другим застрять на родине. И Кристин вынуждена была согласиться: пожалуй, так и есть. Как бы то ни было, спорить с матерью трудно. Она такая хрупкая, так хорошо сохранилась, что, кажется, дохни на нее – и на лоске образуется трещинка.