Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— Олечка, я его забираю!

— Да, Алла Сергеевна! — обрадовалась до ушей девушка с белой прядью.

Как каково же было моё удивление, стоило Алле Потёмкиной отвернуться, как восторг на лице девушки с белой прядью сменилась глухой злобой. Я отметил галочкой: не все так просто в датском королевстве и хотел расспросить об этом саму Аллу Потёмкину, но она моментально расположила меня к себе: было у неё такое свойство характера делать встречное движение души. Со времени последней нашей встречи она подстриглась, и ежик чрезвычайно шёл к её правильным чертам лица и голодным скул. Губы она красила ярко, но не вызывающе, а на макияж потратила часа три, не меньше (уж я-то разбирался), и я был несколько взволнован, потому что выглядела она так, как выглядела моя Наташа Крылова, когда хотела выйти за меня замуж, то есть с теми же самым блестящими, чрезвычайно любопытными глазами и с обезоруживающей улыбкой, только лет на пятнадцать старше. Сердце мое трепыхнулось пару раз, но благополучно вернулось на своё законное место и больше не шалило.

— Михаил Юрьевич, я рада, что вы пришли! — произнесла Алла Потёмкина официальным тоном, даже не взглянув на девушки-администратора. — Пойдёмте! — крепко ухватила меня под руку, мимолётно прижалась плечом, я чувствовал каждый её изящный палец, и повела по бесшумному коридору в пастельных тонах, и я несколько мгновений наблюдал, как мелькают её ноги в строгих, чёрных туфлях и укороченных брюках с пуговицей на тонкой лодыжке. — Жанна звонила и сказала, что вы приехали, — она заглянула мне в лицо, проверяя реакцию, и бедное мой сердце снова сладко трепыхнулось, хотя я ещё помнил Нику Кострову, её стройную фигуру и царственный поворот головы. — Мы сейчас подпишем кое-какие бумаги, а потом… А вот и твой кабинет, — оставила она тайну на высокой ноте и ввела меня в апартаменты.

В приёмной за столом тоже сидела премиленькая девушка, но которая, в отличие от девушки-администратора, прическу имела типа осиного гнезда, волосы русые, а глаза — огромные, словно вишни, взволнованные, пожирающие начальство; к том уже она ещё и вскочила при виде Аллы Потёмкиной. Они здесь все такие, оценил я, держатся за работу руками и зубами.

— Это Вера Кокоткина, ваша секретарь. Будете с ней работать. Вера, познакомься, это Михаил Юрьевич, наш новый директор по рекламе и маркетингу. Это ваш кабинет, Михаил Юрьевич! Табличку мы уже поменяли. (Я не спросил, кто сидел в кабинете до меня и что с ним стало, а со стыдом прочитал свою фамилию Басаргин М. Ю. и должность: директор там чего-то). Напротив, выше по коридору — кабинет вашего заместителя, Леры Алексеевны Плаксиной. Я вас сегодня познакомлю. Сейчас мы пойдём ко мне и подпишем бумаги, чтобы официально оформить наши отношения. — Она насмешливо повела бровью, мол, удивила я тебя? Я проявил сдержанность, хотя моё воображение так и неслось галопом, опережая события, но даже оно ошиблось в своих фантазиях.

Мы прошли в её кабинет, который оказался в конце коридора и огромными окнами смотрел на Москву-реку. Зимнее солнце в лёгкой дымке висело над городом.

— Не много? — удивился я, увидев сумму моей зарплаты в договоре.

Стол в её кабинете напоминал огромный заливной каток. В вазе живые стояли цветы. Кондиционер выдавал точную порцию свежего воздуха.

— Не много, — заверила меня Алла Потёмкина, выглядывая из гардеробной. — Привыкая! Отныне у тебя машина и личный шофёр!

— Спасибо, — ответил я, — и так обойдусь.

— У нас не положено! — отрезала она, появляясь в сапогах и верхней одежде под русский стиль: много-много меха и огромная шапка с бордовыми узорами. — У нас филиалы по всех окрестностям и в соседних областях. Так что тебе, дорогой, придётся поколесить.

— Ничего, я привык, — сказал я, имея ввиду все те дороги, которые увидел за два года войны.

— Отлично! — среагировала она тряхнув головой, как сноровистая лошадка. — На Кутузовской проспекте отныне у тебя пятикомнатная квартира.

Я удивился ещё больше и даже, наверное, забыл закрыть рот:

— И двух хватило бы, — пробормотал я в смущении. — В крайнем случае, у Репиных угол сниму.

— Вот что нравится в тебе, — сказала она по-свойски, — так это твоя провинциальность, — она серебристо рассмеялась, прищурив свои прекрасные голубые глаза, изучая меня, как под микроскопом. — Все твои мысли написаны на твоём лице. Другой ухватился бы и радовался, прикидывая, как он устроился в жизни. А ты?.. — Впрочем, в её голосе чувствовалась гордость за правильно сделанный выбор и женскую прозорливость. — Ну да оботрёшься, — сыронизировала она с тем изыском, который свойственен, я думал, московским бизнес-леди, — твой предшественник проворовался и находится под судом, и если ты станешь даже не таким, как он, а просто, как все, я потеряю к тебе всякий интерес, — добавила она со значением, которое показалось мне смешным, ведь я никогда не бегал ни за должностями, ни за выгодой, но она, разумеется, об этом знать не могла. Об этом не знали даже Репины, они просто считали меня неудачником, но неудачником из своего прошлого, значит, любимым неудачником, которого надо побыстрее устроить на приличную работу и перестать его задарма кормить.