Саймон Ван Бой - Любовь рождается зимой

«Птиц?»

«Я бы хотела, чтобы все картины изображали птиц – но не у всех такой вкус».

«Мне кажется, ты в моем вкусе».

«Мне не пришлось выбирать, какой становиться», – сказала она.

Я почувствовал укол своей гордости – словно я был частью того, что она не выбрала для своей жизни.

Потом я сказал: «Иногда мне кажется, что жизнь сама выбирает нас – мы тешим себя мыслями, что штурвал в наших руках, когда на самом деле мы лишь сосуды замысловатого устройства жизни».

«Тогда почему все может так легко оборваться?» – спросила она.

Я не знал, к чему она сказала это. Но рискнул ответить.

«Все обрывается так внезапно, чтобы мы больше ценили жизнь», – предположил я.

Она повернулась ко мне всем телом.

«Нет, Бруно. Мы ценим ее, потому что она коротка – но почему она коротка? Почему жизнь отлетает так внезапно, когда тем, кто остается позади, еще так много нужно сказать? Так много, что тишина – словно набившая рот вата, и когда наступает время говорить, ты способен только молчать. Так много остается несделанного. Что происходит с теми поступками, которые человек уже не совершит?»

Я взвесил ее слова.

«Мне кажется, что я больше ничего не хочу знать», – сказал я.

Она закусила губу. Я видел в ее глазах, что она-то хотела ответов на все свои вопросы.

Мы говорили без конца. Многое из того, что я сказал Ханне в те первые, длинные, насыщенные дни, слетело с моих губ без предварительного обдумывания. Слова сгущались в тишине, как тучи, и проливались на нее дождем. В наших разговорах я понял, что знаю то, о чем даже не подозревал.

Она согласилась поехать в Сан-Франциско. И мы вернемся в Лос-Анджелес по дороге вдоль скал на берегу океана – по самому краю страны, в которой мы прожили долгие годы.

Прежде чем мы отправились на парковку, Ханна захотела отдать Птичнику принесенную для него вещь.

Мы подошли к нему, и дети расступились, чтобы дать нам место. Ханна достала из сумочки потрепанный томик. Книгу. Она протянула ее Птичнику.

Это была Британская энциклопедия птиц.

«Посмотри на обороте», – сказала Ханна.

Он открыл книгу.

Надпись гласила:

Нашему любимому сыну Джонатану.

Пусть птицы, которых ты так любишь, всегда любят тебя.

«Видишь, эта книга принадлежит тебе», – сказала Ханна сентиментально.

«Нет, милая девушка, – сказал Птичник. – Эта книга принадлежит тебе – но ты не принадлежишь этой книге».

Он наклонился к ней совсем близко.

«Ты принадлежишь самой себе», – добавил он.

Мы были двумя молчаливыми попутчиками в машине. Мне кажется, какой-то французский писатель написал, что мы замечаем рождение любви и ее угасание по степени неловкости наедине друг с другом.

Ханна прилетела в Сан-Франциско на концерт. Он прошел вскоре после полудня. Благодаря столь раннему времени среди слушателей было больше, чем обычно, детей. Извлекая каждую ноту из своего инструмента, я не переставал ощущать ее присутствие, как она смотрит на меня, слушает – закусывает губу.

Силуэт Анны возник, как и прежде, но он показался мне очень далеким. Когда я обернулся взглянуть на нее, мой взгляд поймал лишь тонкий контур ее тела. Она покидала меня, и это меня не удивило. Я задумался, куда она отправится теперь. Я буду по-новому скучать по ней.

Мы уехали из Сан-Франциско сразу после концерта, по прямой, как стрела, дороге через городские холмы. Свет солнца стал золотым, отразившись от воды; многие дома были красного цвета, с маленькими башенками в углах. Люди в парках сидели и пили воду из пластиковых бутылок. Мужчина в черной футболке выгуливал собаку и болтал по сотовому телефону. Мимо проехала девушка на велосипеде. Велосипедная корзинка была полна лимонов. Волосы девушки завивались кудрями. В придорожных кафе не было свободных мест. Лица скрыты за газетами. Компании в ожидании свободного столика.

Наша машина ползла в потоке – мы выбирались из Сан-Франциско больше часа, но мы были вместе, два единственных попутчика в путешествии, назначение которого не играло роли. Ханна рассказывала о концерте. Она сказала, что была единственной в зале, кто не хлопал по окончании концерта. Что для нее концерт не закончится никогда.

Когда мы наконец повернули по-настоящему на юг, на автостраду Pacific Coast, Ханна замолкла надолго. Я думал, что она наслаждается видом. Мимо нас проехал мотоциклист. Потом мы догнали дом на колесах и плелись за ним медленно несколько миль.

Я стал задавать Ханне вопросы, но она отвечала односложно. Я рассказал ей о Метрополитен-музее изобразительных искусств в Нью-Йорке – о длинном фонтане, полном монет.