Пал Сабо - Пядь земли

Мучительно это ощущение, почти болезненно. Кажется: если не получит Марика сию же минуту того, что ей надо, то дом рухнет ей на голову, конец света настанет. Открывает дверцу шкафа, шарит по полкам. Чашки стоят здесь, кружки, горшки, большие и поменьше. На блюдце сала кусок, рядом — хлеб, масло, в горшочке — гусиный жир, несколько абрикосов, горстка вишен…

И теперь она совсем ясно чувствует, что прежний голод сменяется в ней новым желанием — как в церкви сменяется на доске номер псалма. Теперь уже хочется ей молока, холодного, из белой фарфоровой кружки, на которой рассыпаны большие, круглые, синие горошины. И чтобы фарфор был белым-белым, а горошины — как следы от пальцев, испачканных чернилами. И тут дыхание замирает у Марики в груди: ведь такой кружки, поди, и на свете-то нету. Это даже не испуг, а прямо-таки отчаяние: должно быть, такое отчаяние чувствуем богач, который не попадет в царствие небесное, если не пролезет через игольное ушко. Но в следующий миг все становится простым и ясным: ведь как раз такие кружки купил ей Йошка этой весной, на ярмарке в Комади… И Марика понимает, что не молоко совсем ей нужно, и не оранжевое небо с радугой, и не мягкая сладость, у которой и названия-то нет… Просто Йошка ей нужен. Йошка, один лишь Йошка…

Это потребность и души, и той головокружительной, бездонной глуби, которой пронизана Марика. Так крохотное семечко, летящее по ветру, переполнено трепетным шумом еще не существующих лесов.

Наливает Марика в кружку с синими горошинами молока, отрезает ломоть хлеба, усаживается на веранде.

И вдруг замечает с удивлением, что тень от стрехи словно бы передвинулась в сторону за те несколько минут, что она провела в сенях.

Всего-навсего на один шаг, но передвинулась.

Боязливо оглядывает Марика просторный двор; сколько раз оглядывала она его за полгода замужества… И каждый раз открывала что-то новое. Теперь вот тоже впервые заметила, каким пышным букетом ложится на беленую стену соседней хаты тень от яблони. Только у попа или у секретаря в доме стоят на столе такие красивые букеты… А тень шелковицы отливает зеленью, как мох на крыше ранней весной, да еще на скатерти алтаря господня надпись в старое время вышивали такими вот зелеными нитками. Если зажмурить глаза, то можно даже представить и прочесть всю надпись: «Вышита во славу Господа женой прихожанина Миклоша Пашкуя…» В детстве Марика еще видела эту старуху, свекровь теперешней вдовы Пашкуй. Высокая, красивая была старуха, зимой в короткой шубейке всегда ходила, как нынче Пашкуиха ходит… Пашкуиха… Пирошка… Тарцали… Неторопливые мысли текут прохладной, ласковой струей, как полчаса назад лилась в ее тело прохлада от глинобитного пола. Крестным отцом, пожалуй, они Тарцали позовут — вместе с женой, конечно. Правда, в девках не особенно дружили они с Пирошкой — да зато Тарцали с Йошкой были корешами… Все будет так, как Йошка хочет.

Йошка, всегда один лишь Йошка…

Хлопает калитка, и странно Марике, что не Йошка входит во двор, а чужая женщина.

— Собака не кусается? — спрашивает женщина, нарядная, веселая, и идет к крыльцу, не дожидаясь ответа. А собака, Бодри, выскакивает из сарая, тявкает раз-другой, потом, виляя хвостом, подбегает и нюхает гостье руку.

— Не кусается… пошла на место, Бодри, — говорит Марика и встает. Поболтав молоко, выпивает остатки. С любопытством глядит на приближающуюся женщину.

— Не кусаешься, значит, Бодри? Ах, и красивое ж у тебя имя… — говорит гостья собаке и свистит ей по-мужски. Входит на веранду через решетчатую дверцу. — Добрый день. Вы жена Йожефа Гоза, верно? А я новая повитуха. Зовут меня Шара Кери, — и протягивает руку.

— Здравствуйте… Да, я жена Гоза. Проходите в горницу.

— Нет, нет, давайте здесь останемся, — и, взяв Марику за плечи, ласково усаживает ее на скамеечку. А сама оглядывает веранду, подтаскивает до половины наполненный мешок с фасолью, садится на него рядом с Марикой, складывает руки на коленях. — Много я о вас слышала, деточка. Вот решила познакомиться. Это, в общем, моя обязанность — обхожу молодых замужних женщин, когда других дел нет… Ну, и сколько ж нам времени?

И оглядывает Марику с головы до ног.

— Времени? То есть… — краснеет та.

— Ну-ну, говорите спокойно. Нам друг перед другом стесняться нечего.

— О, конечно. Я так… — тихо смеется Марика. С минуту как бы прислушивается к своему смеху, потом говорит. — Я думаю, шесть месяцев.

— Вот и славно. Значит, совсем большой парень… или девка… это нам пока не дано знать, — и тоже смеется. Снова смотрит на Марику, спрашивает: