Пал Сабо - Пядь земли

— Послушай-ка меня, Йошка. Я не могу быть лучшей женой, чем есть. Может, она или другая какая-нибудь баба лучше была бы, чем я. Дети были бы лучше или любила бы тебя сильнее, уважала бы — словом, все может быть. Только одного быть не может.

— Ты о чем?

— О том, что никто не встанет между нами: ни она, ни другая. Потому что я тогда сразу глаза тебе выцарапаю. Уж насчет этого можешь быть спокоен. Не забывай этого!

— Да Марика!

— Ладно, ладно. Сам потом увидишь. Мне-то ведь голову не задуришь никакими слезами. Детей у нее нет? И не будет у нее детей, пусть хоть вся деревня старается. Потому что она — как телега худая. Все из нее вываливается. Теперь, вишь, за тебя она взялась? А у тебя-то глаз нету, что ли? Открой их, пока не поздно, а то беда будет, это я тебе говорю. Меня она, вишь, любит… Дети ей наши нравятся… Эх!.. Да не может такая баба никого любить… — страшные вещи говорит Марика. В словах не стесняется. Йошка только моргает: никогда еще не видел он Марику такой, не слышал от нее таких слов. Совсем это новая Марика, отчаянная и задиристая. У этой Марики и сила, наверное, — дай бог мужику с ней справиться… Пожалуй, он уже и не слышит Марику, возбужденную ее речь, а думает над тем, что, ей-богу, у нее найдутся силы, чтобы выполнить все, что говорит. Думает о ее маленьких, но крепких руках, которые так хорошо умеют обнимать… Интересно, могла бы она бить… убить человека?.. Обнимать, копать, варить, скотину кормить — все это она умеет отлично. Пожалуй, сумеет и убить и глаза выцарапать.

Да, жена его — сильная женщина. Сила эта дана ей на то, чтобы детей выносить, родить на свет. Но еще больше сил у нее запасено, чтобы сохранить себя как мать и как жену. Красивой и здоровой.

— Ну, Марика, ты сама подумай… — пытается он спорить с женой, уже не из-за Илонки (бог с ней, с Илонкой!), а просто хочет полнее увидеть Марику с этой стороны.

— Я? О чем мне думать? — и встает. Ладонью стряхивает мусор с колен; складка ее передника касается Йошкина лица.

— Ну о чем… скажем, девка выходит замуж, а как вышла, тут и узнает, что ее муж не мужик…

Тишина. Марика стоит, сложив руки на груди. Смотрит во двор, куда вот-вот готовится перешагнуть от соседей луна. Наконец говорит:

— Несладко это, конечно. Жаль мне ее. Только вот что… если узнаю я еще раз, что ты разговаривал с ней, в поле или где, или если еще придет она сюда, я ее найду, где б ни была, и такое ей устрою, что чертям станет тошно. Это одно. А второе…

Йошке так весело становится, что еле удерживается он, чтобы не вскочить и не захохотать во все горло.

— Марика!..

— Подожди. А второе я уже сказала… то есть не так сказала, скажу сейчас лучше. Тебе от меня не избавиться. Ни так, ни этак. Развестись тебе со мной не удастся. Я от тебя не уйду… разве что на кладбище. Так вот, запомни раз и навсегда. Ты, конечно, можешь от меня уйти — да только прежде я глаза тебе выцарапаю… — этих ее слов уже почти не слышно, потому что Йошка не выдержал-таки, вскочил и обнял ее, прижал к себе. С минуту Марика отчаянно отбивается, да плохо это у нее выходит. Тогда пускается она на хитрость: делает вид, будто обессилела и сдалась. Однако Йошка чувствует, что руки его понемножку-понемножку разжимаются, словно бы сами собой. Да, играючи Марику не удержишь, тут надо потрудиться… Только чуть-чуть, для пробы, приотпускает он ее на секунду… Этого вполне хватает Марике: изловчившись, молниеносно бьет она мужа по щеке. И даже не по одной, а по обеим сразу. С двух сторон. А звук — один только слышится… В ушах у Йошки звенит.

Бледнеет Красный Гоз: не было еще в его жизни случая, чтоб он такое от кого-то стерпел… Марика глядит в испуге, потом бросается ему на шею, плачет горько.

В ушах у Йошки еще звенит, но сердце уже смеется.

— Милая… золотая моя… — шепчет он, целуя ей ладони, шею, лоб, что придется.

В горнице вдруг слышится грохот, потом отчаянный рев; отпрыгивают они испуганно друг от друга, вбегают в горницу. Однако ничего страшного. Всего-то и случилось, что Эржебет свалилась со скамеечки и ударилась головой о земляной пол. На что мать Йошки говорит: мол, до свадьбы наверняка заживет.

Снова установилось вёдро.

Поля пока не тронула ни ржавчина, ни град, ни другая какая напасть. Лишь раз прошел град над окрестностями, да и то по лугам. Камыш после этого стал, будто старая юбка — помятый, потрепанный. Ну да это не страшно: все равно остался камыш. Разве что теперь за треть будут нанимать его косить, а не за половину. Верно говорят, что нет худа без добра, а особенно для крепких хозяев.