Пал Сабо - Пядь земли

— Давайте, давайте. Мы слушаем! — шумят гости.

— Ах ты господи… — говорит она с отчаянием. Но не стоять же так до утра. Да и блюдо горячее, руки жжет. Ставит его на стол. — Кушайте, пожалуйста. Приятного аппетита.

И убегает.

— Хо-хо-хо-хо!.. Ха-ха-ха!… — гости прямо-таки закачались на стульях. Вот это да! Вот это повитуха!.. А суп хорош — с чигой, сверху жир плавает кружочками. Кружочки и большие и маленькие. Плавают они и, как встретятся, — сливаются. Цвет у супа чудный: от шафрана, а еще больше от заботливых глаз, которые за ним следили. Да в нем еще и пупки плавают. И печенка куриная. И крылышки, и лапки…

Отличный суп, а повитуха, которая его подала, еще лучше. Подмигивают кумовья Красному Гозу.

Это уж всегда так: пока жена лежит в постели, мужа в разных делах подозревают. А есть на то основания или нет — неважно. Бывает, что и в самом деле без греха не обходится. От человека зависит и от случая. Правда, насчет случая недавно еще, год назад, когда старая Шара Баи была повитухой, говорить особенно не приходилось… Одним словом, тут в общем-то больше разговоров, чем настоящего греха.

Красный Гоз помалкивает, улыбается только. Сегодня он всем готов улыбаться. Даже если дрова будут у него на спине колоть. Сидит в углу, возле двери: чтоб и угощать было удобно, и к колыбели подойти, когда надо. Сидит немного ссутулившись. Будто на плечи ему давит невероятное счастье, которое свалилось на него, можно сказать, совсем неожиданно. Марика теперь — законная его жена, и у детей его — да еще сразу у двух! — имя есть: доброе, честное имя. Жена хорошо роды перенесла, скоро расцветет снова. И дети такие славные, как ангелочки; крохотные, но красивые, крепкие, как два орешка. Правда, обе девчонки… да кто сказал, что это последние? Еще будет и сын. «Золотая моя», — думает Йошка, глядя на Марику, которая опять шепчется о чем-то с Илонкой. Та суп в два счета съела и снова к Марике ушла.

И о чем они там шепчутся? А впрочем, не все ли равно? Марика говорит Илонке:

— О, кума… не так уж это страшно. Правда, пришлось помучиться, да это пройдет. Теперь уже я ничего не чувствую. Все почти как всегда… Вот не знаю только, у всех после родов живот, как у меня?.. Такой некрасивый. Какой-то дряблый… А теперь еще и кожа немного шелушится…

Илонка ближе к Марике придвигается, будто хочет заразиться от нее плодовитостью. Потому что у нее-то, она знает, ребенка не будет… от мужа, от этого ненавистного… нет, не будет. А уж она не жалела бы своего тела, чистого, белого, ради ребенка. «Послушайте, кума, вот что…» — говорит она Марике; чувствует: обязательно нужно рассказать куме все и про мужа, и про то, какая она несчастная…

Вскоре Шара Кери паприкаш приносит, и Илонка опять садится к столу, немного успокоившись: хоть кому-то излила наконец душу.

— Эх, кум, — говорит Тарцали, глядя на горячий пахучий паприкаш из баранины, — если я с этим справлюсь, то и сам блеять начну, как баран.

— А может, бодаться начнешь, как козел… — отвечает ему Пишта Бан, накладывая себе полную тарелку.

— Или… это… будешь ходить и болтать… кой-чем, — оживляется опять Макра и вертится суетливо в разные стороны: очень у него язык чешется. Еще какую-то историю хочет рассказать. Но тут жена так на него глянула — будто кнутом хлестнула; Макра испуганно втягивает голову в плечи, смотрит к себе в тарелку, нюхает паприкаш.

— Поедим, кум… очень тяжела была весной тачка, — говорит Тарцали больше себе, чем другим, и берет паприкаша.

— Это-то точно, — отвечает ему Косорукий Бикаи и шею вытягивает. Хоть и сам, пожалуй, не знает, о чем речь. Во-первых, он на земляных работах не был: он сам по себе… А на днях договорились они с женой продать лошадь и корову купить. Потому что и молоко будет, и пахать можно на корове… А во-вторых, его сейчас только паприкаш интересует: раз уж дорвался, надо поесть досыта.

Тихо за столом. Все едой заняты. И вообще, простой человек, когда ест, болтать не любит.

Шара Кери уже кур вносит. Вдруг собака залаяла во дворе, калитка хлопает, все прислушиваются. Шаги стучат перед домом, потом шепот в сенях, шум — и в дверях появляется Лайош Ямбор, четвертый выборный.

— Добрый вечер! Бог в помочь!.. — приветствует он гостей и ухмыляется.

Рот у него расплывается в улыбке, как базилик под дождем.

— Спасибо, коли не шутишь. Вовремя пришел, — слышится с разных сторон; но Лайош Ямбор на гостей больше не глядит, с серьезным видом обращается он к Гозу:

— Слышь-ка, Йожеф Гоз. Выдь на минутку.