Пал Сабо - Пядь земли

А вообще мать у нее хорошая была, грех отрицать. Только упрямая. Что задумает — чтоб обязательно так и было. Что она сейчас делает, бедная… как она сейчас?..

Машет Пирошка прутиком и тихо плачет.

Гусям наконец надоело лезть в сени, замолкают они и дружно ковыляют в угол двора. Копошатся немного в земле, потом набрасываются на заднюю стену соседской хаты и яростно склевывают с нее известь.

«Так ее… хоть бы насквозь проели…» — смотрит на них Пирошка, забыв свое горе. Ей уже почти весело. Потому что с соседями они в ссоре. Соседка, старая карга, чего только о матери не болтала…

Снова грустно становится Пирошке.

Ох, осталась она без матери. Променяла мать ее на этого парня… Будто схоронила она мать.

Все обиды вспоминаются Пирошке: и новые, и старые, и даже те, что были когда-то в детстве. Заодно уж поплакать и над ними… Будто для того и думает о них Пирошка, чтобы не зря слезы лить. А потом вдруг и в самом деле пугается: вспомнилось ей такое, от чего хочешь не хочешь, а заревешь… Шестнадцати лет съела Пирошка двойную вишню. Красивая была вишня, красная, из двух сросшихся ягод; взяла ее Пирошка двумя пальцами, долго смотрела, наконец съела. А потом уж узнала, что, кто двойную вишню съест, у того двойняшки родятся. И это не то чтобы пустой разговор был: сама Эсти Надь ей это сказала, которой, правда, тогда и вовсе пятнадцать было… да уж она-то знает, потому что у ее матери два раза двойняшки рождались.

Прислушивается Пирошка к себе, к тому, что происходит у нее внутри… Нет, нет, тут ничего наперед не узнаешь; остается только ждать и раскаиваться за свое невежество… И как же мать не сказала ей об этом раньше, не научила всему, чему следует?..

Пока Тарцали пришел домой, глаза у Пирошки до того выплаканы были, что муж даже перепугался.

— Э, что это с тобой? Случилось что?

Тут совсем разревелась Пирошка.

— Матушка моя… нет у меня больше матушки…

— А-а… Про это я уже слыхал. Могла бы и поумней что придумать, это точно. Ну да бог с ней. Не знаю только… Ферко-то подумал ли, с кем связался… Ну, не стоит из-за этого убиваться. Сама она себе выбрала. А мы и вдвоем проживем, не бойся. Да еще как будем жить!.. — плясать хочется ему от радости. Дождался он своего часа. И хату покупать не надо, не надо биться, выгадывать, откладывать каждый грош… Просто так, даром досталось все. И хата, и земля, и сад. Сами себе будут теперь хозяева. — Ну, не реви. Обед-то есть? Поедим давай.

— Лапша с картошкой на обед…

— Вот и хорошо. Что сделаешь, то и хорошо. Лишь бы ты мне варила… Ну пошли, — обнимает он жену за плечи, в сени ведет. — Ну а так… все в порядке у тебя?

Пирошка только головой трясет, дескать, все в порядке.

— Хорошо себя чувствуешь?

Снова трясет головой.

— Конечно, могла бы подождать, пока все будет позади. А ты смотри: чуть что, сразу зови повитуху. Да не новую зови, а Ставичиху. Она лучше. Надежнее.

— Ладно… — только и отвечает Пирошка, ставя кастрюлю на табуретку. Рядом — две скамеечки; на одну сама садится, на другую — муж. Тарцали накладывает себе, потом она. Кастрюля, да две тарелки, да две ложки, поварешка да хлеба два ломтя — вот и стол, можно сказать, накрыт. Рядом синий эмалированный бидон: из него пить можно, если захочешь. Из крышки. А зачем стаканы зря пачкать?

Едят. Думают.

Вдруг Пирошка кладет ложку, смотрит на мужа, и из широко раскрытых глаз ее быстро-быстро сыплются слезы:

— Йошка… я знаю, что двойню рожу… — и рыдает, будто в великом горе.

Тарцали смотрит на нее ошарашенно; челюсти у него движутся все медленней и уже не сверху вниз, как всегда, а наискосок — и наконец совсем замирают. Кладет со стуком ложку, вскакивает. И начинает бегать по сеням будто не в себе.

— Вот это мне нравится! Вот это да!.. А еще лучше, слышь-ка, если не двойня, а… тройня. Знаешь, это такое дело… — подходит он к Пирошке, наклоняется к ней, руками размахивает, объясняет. — За один раз трое, а? Если тройня, так в газету попадем… Исправника крестным отцом позовем. А это что значит — сама знаешь. Эх, Пирошка! Это значит, что… — Вообще-то он и сам не знает, что это значит. Наверное, должно тогда что-то случиться, что-то необычное, что не всякому дано… что-то историческое. Он, Тарцали, много читает, не то что кореш его, Красный Гоз. Больше всего он сказки любит, где пастухи и вообще мужики запросто роднятся с королями, на принцессах женятся. И полцарства в придачу получают или еще что. Это уже в разных сказках по-разному. А историю почитать, так там из простых мужиков полководцы выходят, генералы. Как Миклош Толди… или Пал Кинижи [31] Миклош Толди — историческая личность (XIV в.), популярный герой многих легенд, а позже — эпических поэм, из которых самыми известными являются поэмы Яноша Араня. По преданию, родился в обедневшей дворянской семье и благодаря своей необыкновенной силе и уму стал знаменитым полководцем. Пал Кинижи (XV в.) — полководец короля Матяша I, по преданию, сын мельника. … Это — да. Это ему подходит.