Пал Сабо - Пядь земли

Мальчик знает уже, что он не как все; знает, что нет у него отца — есть лишь его добрая, красивая мама. И держится он соответственным образом: всегда настороже. И с приятелями, и со взрослыми. Немало он настрадался, пока научился твердо стоять на земле, готовый в любой момент прыгнуть, укусить, если надо, или ударить головой в живот, как молодой козел. А в то же время уметь быть благодарным за доброе слово, за ласку. Склонить голову, когда теплые слезы радости падают в грязь или в пыль под ногами.

Вот он уже сидит рядом с Красным Гозом на перилах, курит сигарету — вообще-то далеко уже не первую в жизни — и ногами качает.

— Ну, что с разводом? — спрашивает Шара Кери у Марики.

— Ох, не знаю, что и будет! Йошка, правда, сказал, что не уступит, не будет платить Тотам ни гроша… да теперь уже другое говорит. Мол, если ничего не выйдет, продаст Рози, ссуду возьмет в кооперативе вместе с матерью… только бы уж кончилось все это… Нам уж все равно: пусть хоть ничего не останется. Наживем еще, да и Борка подрастет вместо Рози… Правда? — говорит Марика; об этом они как раз толковали вчера с Йошкой перед сном.

— Конечно, конечно, Марика. Не хочешь сломаться, умей и гнуться, — соглашается повитуха; еще о чем-то они говорят, но уже шепотом. Насчет того, что чувствует Марика и все такое; это уже и не о Марике, считай, речь, а о будущем ребеночке.

— А у нас в классе был один мальчик, так он всегда дразнился, что из меня только полчеловека будет, потому что, дескать, пол-имени у меня… Так я его раз так отлупил на перемене, что чуть из гимназии меня не вышибли… — рассказывает он Красному Гозу; мать одним ухом прислушивается к его словам.

— С ними, брат, по-другому надо. Вот послушай-ка меня. Правой ногой наступи ему на ногу, левым коленом бей, а кулаком тут же шарахни в подбородок… Вот как надо. И синяков не останется, и больше он и сопротивляться не будет. А кулаками зачем махать? От этого проку мало.

Да, в хорошие руки попал мальчик, это уж точно.

Проходит воскресенье, некогда уже идти к Юхошам.

Да тут, только начало темнеть, сама Юхошиха прибежала.

— А я не знаю, что и думать. Пришла вот спросить: уж не случилось ли чего…

И к дочери наклоняется, спрашивает тоже шепотом:

— Как ты себя чувствуешь, Марика?

— Хорошо, мама. Не успели мы к вам: сначала Тарцали с Пирошкой пришли, а потом повитуха сына привела… Какой у нее сын: большой, красивый… видели б вы, мама!

Да, долог день, а все же воскресенье проходит быстро. Еще и косу отбить надо, и молоток осмотреть — не болтается ли ручка. Укрепить насадку; брусок приготовить с сумкой… Пока управились, и вечер наступил.

Теперь поужинать — и на боковую. Еще вот только минуточку посидеть у калитки, выкурить последнюю цигарку, глядя, как по-за деревьями крадется бочком луна.

Нынче полнолуние; в такое время особенно не хочется уходить спать. Йошка с Марикой сидят рядышком на скамейке. И мать стоит тут же, в калитке, сложив руки под передником; лунный свет, желтый, как абрикосовый сок, льется ей на ноги.

— Святой Давид портянки сушить развесил, — тихо говорит Марика, глядя на луну. Лучистые снопы протянулись оттуда до самой земли.

— Да… А когда мороз, он на скрипке играет, — вторит ей муж.

— Давайте, детки, ложиться, — зовет их мать.

— Это точно, — отвечает сын и вынимает часы из кармана рубашки: он теперь без пиджака, в одной рубашке ходит. Смотрит, повернув циферблат к свету луны. Девять часов. Пора, пора спать.

По переулку трусцой бежит собака, поджав хвост, озираясь по сторонам. У соседей, у Сокальи, калитку запирают на ночь. А чего там запирать-то! Чтоб нужду их, что ли, не украли? У господина Берната, в угловом доме, кегли стучат. Ремесленники, наверное, играют там при свечах. Странно слышать этот стук, разносящийся по пустынным улицам. У соседей, что сзади Гозов, гремит ведро, вода плещет. Ноги моют, должно быть, или посуду после ужина. У них всегда допоздна с ужином тянут. А с луны все льется Давидов псалом, или, может, портянки его колышутся на ветру… здесь, на земле, теплый воздух не шелохнется, покой и тишина — а на луне-то, может, буря как раз бушует…

— Ну, пошли спать.

— Сейчас, мама… — так хорошо сидеть под луной, рядом с Марикой. Куда-то далеко-далеко ушли все заботы. Ферко Жирный Тот, адвокат, развод… неизвестно, явь это или дурной сон, приснившийся на прошлой неделе. А здесь, рядом — настоящее, то, что служит наградой, утешением за все невзгоды и страдания.

Красный Гоз в эту минуту — словно бы уже не тот смелый и упрямый человек, каким был он зимой или недавно, на земляных работах; теперь он мечтает о мире, тишине. Готов простить всех своих обидчиков, ни от кого ему ничего не нужно, лишь бы его не трогали. Может понять и Ферко Тота, и эконома; даже помещику, наверное, не всегда сладко приходится…