Евгений Каминский - Свобода

Было уже лето, кое-где позеленевшая тундра, освободившись от снега, вовсю дышала, когда в один день взревели дизеля, наполнив кристально прозрачный воздух тундры горьким дымом, и большая часть палаточного лагеря на санях-волокушах двинулась куда-то в глубь острова. И вечером того дня встревоженный медведь так и не дождался двуногого с котлом и драгоценной банкой.

Ну, что один котел помоев плюс баночка с десертом для медведя? Практически ничего, но медведь загрустил. И не зря, потому что уже в последующие дни он ощутил на себе последствия такого поворота событий. Объедков вдруг не стало, помоев тоже не стало, ничего съестного не стало.

А стало быть, как медведю жить дальше?

Одно оставалось медведю — искать где-то в тундре продовольственный склад полярников, чтобы ночью, под вой ветра, грабануть его. Вот ведь и мама когда-то так сделала, чтобы спасти себя и детей…

Неделю, однако ж, медведь ждал на помойке несуна с котлом, растерянно объедая окрестные лишайники и мхи, от которых утробе никакого прока. И напрасно ждал: ни оленьего ливера, ни подгоревшей каши — ничего, кроме собачки с виляющим хвостиком.

Та и сейчас спешила к нему по песчаной косе.

Собачка… В ней не было ни жира, ни кожи — одни ужимки да прыжки, но она была каким-то образом связана с пропавшими вдруг пищевыми отбросами: не раз и не два она заявлялась сюда вместе с несуном, вываливавшим из котла дымящееся съестное.

И лапы сами понесли медведя навстречу гостье. Не на шутку взволнованный, он спешил так, словно судьба обглоданных оленьих мослов, сизого ливера и осклизлых оленьих шкур была в лапах этой несчастной собачки…

Собачка вдруг опомнилась: поджав хвостик, с визгом дала задний ход и припустила в сторону самой ближней к помойке палатки, стоящей от основного лагеря особняком. Из трубы над палаткой в небо тянулся дымок. Значит, в ней жили двуногие, и отбросы для медведя могли находиться именно там.

Со сдавленным визгом собачка закатилась под полог палатки, а медведь, опустив голову и раскачиваясь из стороны в сторону, принялся нервно ходить вокруг палатки, постепенно сжимая кольцо окружения. Он был голоден и раздражен бегством подружки. Медведя можно было понять: он не был готов к внезапному исчезновению помоев, обеспечивавших его пусть нищенское, но все же существование.

Долго ходить вокруг да около медведю не пришлось.

В палатке началось движение, раздались пронзительные крики, похожие на чаячьи, потом кто-то по-собачьи зарычал. Из-за полога то и дело на мгновенье высовывалась какая-нибудь звериная морда с вытаращенными глазами. Глянув на медведя, морда тут же исчезала, и в палатке поднимался рев, вой, визг.

Ох уж этот шум!

Он нервировал медведя, гнал его отсюда куда подальше — к безмолвию сопок, к мерному рокоту океана. Но сейчас, не выяснив участи пропавших помоев, медведь не мог удалиться.

Наверняка горы питательной требухи были где-то здесь. И несун в толстой черной шкуре, с блестящей на солнце красной мордой, давно должен был нести свой котел на помойку. Изнемогая от голода и любопытства, медведь попытался сунуть свой нос в шнуровку полога — из палатки тянуло сытным теплом! — но тут в палатке поднялся такой вой и лай, что медведь едва не пустился наутек. Конечно, он мог бы сейчас распороть когтем бок этой палатки, чтобы войти в нее с черного хода и завладеть горой припрятанных там объедков. Но этот шум, этот вой, этот визгливый лай…

Вдруг из-под полога палатки камнем вылетели сначала одна, потом другая и следом третья банки. О, чудесные банки!

Не обращая внимания на движение, которое началось у него за спиной, медведь принялся протыкать крышки, давить и жадно поглощать содержимое банок, надеясь хоть немного заглушить голод. В считанные секунды покончив с последней банкой, он обратил свой взор сначала к палатке (у нее был распорот бок), потом к тундре: несколько двуногих стремительно уходили в глубь острова и за ними едва поспевала куцая собачка…

15

Все получилось так, как ему предсказывали в тот, последний в Питере вечер: никто тут не собирался заниматься Щербиным. Да, ему нашлось место в палатке повара, уютное местечко с, возможно, лишней котлетой на обед. Но от повара Щербин малодушно бежал. Черкес, на которого так надеялся Щербин, отказывался вникать в его нужды и предоставлять ему транспорт и людей. Даже карабин выдать отказался — не было у него лишнего. Хочешь, броди по тундре, считай свои бочки, говорил он Щербину, за три месяца как раз обойдешь остров, а хочешь — живи тут, в полевом лагере, лови с Пантюхой рыбку да стреляй гусей, глядишь, городская дурь из тебя и выйдет. Одним словом, отдыхай. Потом составишь бумагу, нарисуешь на карте пару-тройку мест обитания бочкотары, наврешь что-нибудь насчет количества. Юрий Юрьевич ведь проверить тебя не сможет, да и не захочет. Нужны ему эти бочки! Юриям Юрьевичам нужны только рычаги и каналы, чтобы управлять финансовыми потоками. То, что он, посторонний в нашем деле человек, стал нашим директором, — веяние времени: живоглоты хлынули теперь и в науку, потому что в бензиновом и водочном бизнесе свободных мест не осталось. И наука теперь для них — что-то вроде неосвоенных финансовых территорий, здесь еще можно украсть и не попасться. Только надо придумать схему, реализовать ее и потом успеть сделать ноги в неизвестном направлении. К твоему возвращению его в институте, возможно, уже не будет: так что твоя бумага наверняка и не понадобится вовсе…