Бернхард Шлинк - Ольга

– Она хочет стать учительницей! Ты помнишь фройляйн Поль, старую деву, которая давала нам уроки вместо заболевшего учителя? И такой вот хочет стать Ольга? Что ж, в дамских модах она смыслит ничуть не больше, чем фройляйн Поль. Я хотела помочь, показать ей, что надо носить рукавчики с буфами и узкие юбки, а она так на меня посмотрела, как будто услышала какую-то польскую тарабарщину. Кстати, сама-то она наверняка знает польский. У нее славянские черты лица, верно? А имя? Ольга Ранке! Это же славянское имя? И почему она так важно держится со мной? Как будто она мне ровня! Должна бы радоваться, что ее учат благородным манерам и показывают, как надо одеваться.

Герберт почувствовал обиду. Это Ольга-то недостаточно хороша? Лицом не вышла? При следующей встрече с Ольгой он внимательно вгляделся в ее лицо. Высокий и широкий лоб, резко очерченные скулы, зеленые глаза, слегка раскосые и просто чудо какие лучистые. Могли бы ее подбородок и нос быть чуть меньше или губы чуть полнее? О нет, когда на ее губах играла улыбка, когда ее губы произносили какие-то слова, они были такими живыми, такими покоряющими, и под стать Ольгиным губам были ее нос и подбородок. Вот даже и сейчас, когда Ольга, беззвучно шевеля губами, что-то заучивала.

Взгляд Герберта скользнул по Ольгиной шее, задержался на высокой груди, на едва угадывающейся под юбкой линии бедра и остановился на голых лодыжках и ступнях. Устраиваясь с учебником на опушке, Ольга снимала туфли и чулки. Герберт не раз видел ее лодыжки и ступни, однако еще никогда их не разглядывал, как и ямочку возле щиколотки, и округлость пятки, и нежные пальцы, и голубоватые жилки. Ему так хотелось прикоснуться к ее ножкам.

Ольга подняла глаза на Герберта:

– Что ты так на меня смотришь?

Он покраснел:

– Я не смотрю на тебя.

Они сидели друг против друга, оба поджав по-турецки ноги, у нее в руках была книга, у него – нож и деревянная палочка. Он опустил голову.

– Я думал, что хорошо знаю твое лицо. – Он покачал головой и срезал ножом несколько стружек с палочки. – Сейчас… – он поднял голову и посмотрел Ольге в глаза, – сейчас я хочу все время смотреть на него, на твое лицо, твою шею, и затылок, и твои… – на тебя. Никогда я не видел такой красоты.

Она тоже залилась краской. Они смотрели друг другу в глаза, словно забыв обо всем и вложив в этот взгляд всю душу. И обоим не хотелось отвести взгляд и снова стать прежними Ольгой и Гербертом. Потом Ольга улыбнулась и сказала:

– Ну что же мы делаем! Я не могу учиться, когда ты на меня смотришь. И когда я на тебя смотрю.

– Мы поженимся, и тогда ты перестанешь учиться.

Ольга, подавшись вперед, положила руки ему на плечи:

– Ты никогда не женишься на мне. Сейчас ты слишком молод для женитьбы, а позднее твои родители найдут для тебя более подходящую партию. У нас один год – до того как ты поступишь в гвардию, а я в семинарию. Год! Нам только нужно договориться, – она снова улыбнулась, – когда мы будем смотреть друг на друга и когда я буду учиться.

До глубокой осени Герберт и Ольга встречались наедине у лесной опушки или на охотничьей вышке. Здесь Ольга училась, сюда к ней приходил Герберт. Но в октябре похолодало, а в ноябре выпал первый снег. У Ольги были ключи от церкви, их дал ей органист, чтобы она могла заниматься игрой на органе и по воскресеньям иногда замещать органиста во время службы. И она училась в холодной церкви, которую протапливали только в часы богослужений. Здесь было теплее, чем на улице, и, как казалось Ольге, даже теплее, чем у бабушки, – у той хоть и топилась печь, но от ворчливости и суровости старухи Ольгу знобило хуже, чем от мороза. Ольга ведь не догадывалась, что бабушка тяжело переживает предстоящее прощание с внучкой, потому и держится особенно холодно и сердито; да этого и сама бабушка не понимала.

В церкви, построенной в 1830 году в стиле классицизма и круглой, почти как ротонда, имелась особая ложа с местами для попечителей общины, эта ложа вместе с попечением о церкви перешла к семье Герберта от прежних знатных владельцев поместья. Герберт терпеть не мог сидеть в ложе, где он каждое воскресенье был выставлен на виду у всей деревенской общины, пялившей на него глаза. Поэтому он не сразу вспомнил, что там есть отдельная печка, вернее, под полом проходила труба дымохода, а печка топилась под лестницей. Когда настали морозы, то и в ложе поднимался пар от дыхания. Но пол все-таки не обжигал холодом, навес наверху и невысокий барьерчик немного защищали от потоков ледяного воздуха, наплывавшего из церкви, на скамьях были мягкие подушки, а Ольга, пока читала учебники, связала длинный толстый свитер для Герберта и такой же себе. Герберт фантазировал вслух о том, что мог бы просидеть в охотничьем укрытии не один зимний день, чтобы подстрелить матерого оленя-вожака, которого отец Герберта подстерег в лесу, да промахнулся.