Борис Кригер - В Бездне

— Как ты мне сказал? Религия была создана, чтобы держать народ (то есть меня, видимо) в узде.

— Я говорил об этом с сожалением… И вовсе не хотел держать тебя в узде.

— Не получилось с уздой — в помойку её. Всё забыл, что от священства поимел когда-то: и чудеса, и возможности бесов гнать в самом начале «карьеры». Всё прекратилось, когда другой священник, который помог тебе принять сан, стал врагом номер один. Даже уже вспомнить не могу, за что ты с ним поссорился.

— Он не стал врагом. Просто по своей прихоти решил развалить приход, наживался на всём что можно, а когда я возразил, подмётными письмами пытался лишить меня сана.

— С ним ты не сохранил отношений даже после примирения в алтаре, через митрополита.

— Да я бы рад, но он и сам не пожелал со мной общаться. Украл у нас двенадцать томов богослужебных книг! Пришлось их покупать заново.

— Какой бы он ни был человек и священник, он твой брат во Христе. Но для тебя это пустой, ничего не значащий звук. Евангелие написано для других, чтобы ты им растолковывал. Когда оно касается тебя, ты находишь себе тысячу оправданий, можно даже отказаться от венчанной жены.

— Я не отказывался от тебя. Ты сама ушла!

— И ты не постыдишься сказать это в церкви другому священнику, которому так или иначе исповедовался несколько лет. Вернее, писал списки своих грехов мелким почерком на нескольких страницах.

— Я старался как мог.

— Может, для Патрика и особенно для Джейка ты создал вокруг себя духовную атмосферу?

— Но Джейк сам вёл себя ужасающе, приводил пьяные компании в наш дом при храме, а я только тихо возражал, не гнал его. Как тут создать духовную атмосферу?

— Ты очень любишь Патрика. Что ты сделал для сына в его интересах? Построил ли дом, где он может спокойно жить, чтобы к нему никто не приставал ежеминутно, чтобы он не наблюдал пьяные драки и разборки день за днём?

— Если бы ты не провоцировала постояльцев, у нас бы и драк не было. Эльза, ты сводила жильцов с ума своей желчностью.

— Тебя интересовал только уровень твоей жизни, свобода для авантюр, ширина твоей аудитории и глубина власти. Ты жил, исходя исключительно из этих параметров. И требовал, чтобы все мы — и я, и дети — слепо и покорно шли за тобой. Потому что ты — капитан. У матросов права голоса нет и быть не может. И уволиться с твоего корабля нельзя — это предательство. А то, что ты творил, — это не предательство?

— Я всегда предлагал снять отдельную квартиру для семьи. Но тебе эта идея не нравилась. Почему-то тебе обязательно нужно было разрушить приют и храм вместо того, чтобы просто тихо отойти в сторону, жить отдельно со мной нашей обычной семейной жизнью. А в приют я ходил бы как на работу, а ты вообще могла бы там не появляться. И теперь ты меня лишаешь возможности общаться с сыном. За что?

— С Патриком ты будешь общаться, только если он захочет. Его отчуждение — дело твоих собственных рук, я говорила тебе это давным-давно, ещё когда мы вместе жили в твоём доме, когда ты заходил в его комнату и орал на меня и на него заодно часами.

— Если я и говорил что-то резким тоном, то от отчаяния. Я не мог понять, почему всё, что бы я ни делал, ты считала неверным. Сама же ничего делать не желала, только возмущалась и критиковала.

— Патрик пытался что-то сделать, чтобы прекратить твои наставления и этот кошмар, но ты был на коне, тебе было не до нас. Ты точно знал, как надо жить: кого приводить в дом, как я должна угождать тебе и всем бродягам под чёткую дробь твоих распоряжений. И после того как мы ушли, ты не сделал ни одного движения, чтобы договориться. Ты поехал в монастырь, наверное, становиться игуменом, ведь для простого монаха корона великовата. С игуменством не прошло, там сами все игумены. Альтернативой были только проститутки.

— Я не спал с проститутками! У меня вообще никогда не было женщин, кроме тебя! Я пытался спасти падших женщин, и многих отвратил от этих занятий.

— Вернуться обратно, служить на месте, попытаться всё сохранить и вернуть — невозможно. Ничего ведь не произошло, всё можно было восстановить. Я у тебя под мышкой, дом твой не унесла. Даже если бы там проживало мало людей, тебе бы продолжали помогать.

— Дом был разрушен тобой, о чём ты говоришь!

— А со мной договариваться — гордыня из ушей лезет: как это я, твоё домашнее животное, мокрица и ничтожество, поломойка и доярка, смела тебя, такого талантливого и неотразимого, бросить. Я должна была ниже грязи сидеть и ждать, когда ты себя и меня окончательно засадишь в тюрьму своими авантюрами, а Патрика — в приют. Или свечку держать тебе с какой-нибудь бабой, а сын будет это наблюдать. Или на улицу вышвырнешь — ты ведь хозяин всех и вся и всегда делал только то, что хотел.