Константин Куприянов - Желание исчезнуть

– Так что же? Приступим? – с улыбкой спросил художник.

– К чему?

– Подозреваю, это зависит от вас.

– Да? – Кузьма стал переминаться с ноги на ногу, словно опять был в школе и его расспрашивал про какую-нибудь неприятность строгий завуч.

– Ну, по крайней мере, это вы пришли в мой дом без приглашения, а не я. Полагаю, это даёт мне право ждать от вас первого аккорда. Что же это будет? Скандал? Обвинения? Оскорбления? Может быть, у вас припасена баночка мочи?

– Баночка чего? – удивился Кузьма.

– Мочи, мой друг. Уринальная жидкость из вашего пениса или, быть может, из пениса одного из ваших приятелей-экстремистов?

– Нет, – неуверенно сказал Кузьма, – нет у меня никакой мочи.

Он на всякий случай покосился на Борьку, но тот был воспитанным псом и не метил территорию чужих домов. По крайней мере, не на глазах у хозяина.

– Тогда тем более. Прошу: выступайте.

– Что-то я вас плохо понимаю, – почесав голову, сказал Кузьма, – но у меня вопрос про вашу картину.

– Картину? А, приобретённое вами полотно.

– Ага.

– Кстати, позвольте отдать должное, что приобрели её по рыночной цене, а не похитили. Я очень высоко оценил это.

– А? Слушайте, я что-то путаюсь. Мы разве знакомы?

– Нет, но мне известно ваше имя, ваши поступки, ваши мысли.

– А мысли тебе откуда известны? – опешил Кузьма.

– Мысли людей развитых разнообразны, как букет дорогих духов. Бывает, один человек может сказать тебе больше, чем сотня книг, если поймать правильное мгновение, место, настроение. Мысли же толпы примитивны и повторяются от региона к региону с незначительными отличиями. Этого легко добиться, если кормить народ одинаковой грубой пищей и сберегать от искусства и образования.

Кузьма нахмурился и перестал ощущать неловкость.

– Я, может, московских университетов не заканчивал, – сказал он, – но хамство от вежливости различаю. Так что зря ты так со мной. Я не дурак.

– Нет-нет, вы точно не дурак. Дураком становлюсь я, высказывая слишком многое, в то время как вы почти всё время молчите. Прошу, присядьте, в конце концов, и начните.

Аккуратно сев на маленький деревянный стульчик, Кузьма долго не мог найти точку равновесия и всё боялся свалиться либо сломать хрупкий предмет под собой, но постепенно успокоился и сказал:

– Слушай. Давай начистоту. Я купил эту картину… и на следующий день… был момент, когда я увидел, что огонь… вот этот огонь… – Кузьма надолго замолчал, не умея подобрать слова.

– Спокойнее, говорите, – ласково прикасаясь к нему, попросил Нестор.

– Вот этот огонь из картины – мне как бы стало казаться, что он настоящий, и с ними произойдёт это, если я убью мальчишку. Дочкиного мальчишку, понимаешь? Я им запрещал, а они… «любовь», – он передразнил голос совершенно непохоже. – Ну и что? Я бы убил его, понимаешь? Но если бы я убил, то потом бы и семью свою убил. Остался бы один.

Кузьма глубоко вздохнул.

– Может, это всё не связано, не знаю. Но дочь упомянула картину. И я её понял. А потом это видение. Сраное видение, – прорычал он.

Художник перестал улыбаться. Он наклонился, чтобы оказаться ближе к Кузьме, и стал внимательно изучать его.

– Занятно, – ответил он, как следует насмотревшись на иссечённое шрамами, деформированное драками и осколками лицо. – Эта картина называется «Свадьба», на ней всё очевидно. На первом уровне: любовь, которая презирает козни и препятствия внешнего мира. Но есть уровни глубже: тяга к миру, иррациональная надежда, идущая от первородного инстинкта, что войну можно закончить, что она не будет вечной, хотя вся наша история говорит об обратном.

– Как это? До укров много лет не было войны.

– А в других странах? – ласково спросил художник, заставив Кузьму вновь смутиться. – Надежда одолеть войну, а значит, превозмочь свою человеческую природу. Никто не видел мирного времени – когда люди перестают ненавидеть, но многие ещё надеются, что такое возможно. Вы понимаете? Эту надежду я попытался выразить в картине. И, может быть, это и увидели вы и ваша дочь.

– Не знаю. Не уверен, – хмуро ответил Кузьма. – Наверное, я зря пришёл, извините. Я плохо понимаю…

Он встал и пошёл прочь, но художник остановил его:

– Постойте, пожалуйста. Простите меня. Я ошибся. Мне очень стыдно. Вернитесь, я очень вас прошу. Хотите вина или коньяка? Я могу предложить также чай и угощение, если вы позволите.

– Почему это вам стыдно? – удивился Кузьма.

– Вы пришли ко мне с глубоким вопросом, а я проявил себя невеждой и осудил вас за вторжение, которого не было.