Виктория Токарева - Дом за поселком - Рассказы и очерк [сборник]

Тамарка все это, конечно, замечала, обижалась и даже плакала. Плакала она басом, ревела, как корова. Ей предлагали: замолчи! Тогда она ревела еще гуще.

Светлана училась хорошо, а Тамарка плохо. Практически не училась. Ненавидела математику, геометрию, физику, химию, практически все школьные предметы. Кроме истории. Историю она обожала. Особенно ее интересовала Испания. Тамарка рисовала испанских гидальго с трубчатыми воротниками в коротких полосатых штанах, напоминающих арбузы. Похоже, что Тамарка когда-то в прошлой жизни жила в Испании и была мужиком, гидальго, — иначе откуда эта тяга? Откуда эта мужская походка? Тамарка ходила как матрос по палубе во время шторма, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Стало быть, гидальго, какой-нибудь Хосе, был не из красавцев и любил ковырять в носу.

Детство пришлось на послевоенные годы. Отец умер от раны, полученной на войне. «Мы не от старости умрем, — от старых ран умрем», — писал поэт Семен Гудзенко. Поэт прошел войну и знал, о чем говорил.

Светлана и Тамарка остались с матерью. Ее звали Зоя. Зоя работала медсестрой в поликлинике. Работа тяжелая и малооплачиваемая. На лето Зоя рассовывала детей по родственникам. Считала, что родственники обязаны помогать. На то и родня.

Родня жила под Винницей, в маленьком поселке.

Светлана и Тамарка ходили на танцы в клуб. Светлана нравилась местным парням. Они приносили ей крупную черешню в кульке, свернутом из газеты. Приносили свежую зелень с огорода.

Тамарка нравилась меньше, но все-таки она была городская, а значит, культурная. Местные парни уделяли внимание обеим сестрам, и это возмущало домашних. Сельские бабы, матери этих парней, спрашивали у сыновей: «Чем будем борщ заправлять, черною чи рыжею?»

Видимо, матерям казалось, что их сыновья тратятся на городских, унося из дома последние деньги. Но это не так. Сыновья уносили только свои гормоны и мечтания.

Светлана бегала на свидания с разными парнями. Сегодня с одним, завтра с другим. Ей никто не нравился. Но не сидеть же дома.

Однажды она пришла на танцы. Ее пригласил Андрей Ткачук, вывел на середину, сделал несколько «па», потом снял руку с ее талии и покинул танцплощадку.

Светлана не поняла: почему ушел? Может, в туалет захотел? Нет сил терпеть…

А оказывается, в поселке был свой этикет. Если девушка меняет парней, значит, она не самостоятельная, и ее бросают во время танца, демонстрируя свое презрение. Оказывается, этот акт — позор для девушки. Но Светлана не вдавалась в сельский этикет. Ни один из парней не соответствовал ее идеалу.

Она знала, что через неделю уедет из этого захолустья и никогда о нем не вспомнит.

Жили у Нинки, у своей двоюродной сестры. Сестра была старше на пять лет и пребывала замужем за шахтером по имени Борис.

Перед отъездом пошли вместе с Нинкой на ближайший хутор. Понесли обед Борису. Что он там делал, на хуторе, Светлана не помнила. Кажется, что-то сторожил.

Шли лесом.

Вдруг сестры увидели человеческие кости, лежащие в один ряд. Длинная линия из костей.

— Что это? — оторопела Тамарка.

— Це немцы жидив стрелялы, — спокойно разъяснила Нинка.

— Ужас… Как жалко…

— А як же ж, — отозвалась Нинка. — Кишку и то жалко.

— Какую кишку? — не поняла Тамарка.

— Кошку, — объяснила Светлана.

Дальше пошли молча.

Нинкин муж Борис обрадовался обеду. Стал есть прямо из глечика (из горшочка). Нинка ревновала мужа. Ей казалось, что к нему на хутор ходят любовницы. А может, и ходили. Борис отбрехивался. Он не хотел сознаваться, но было заметно, что рыльце в пушку.

Борис — шахтер. Он всю жизнь боялся погибнуть под завалом, быть погребенным заживо. Именно так оно и оказалось в дальнейшем.

Остались фотокарточки, сделанные на похоронах.

Похороны в провинции — это своего рода театр, и вдова должна справиться со своей ролью. Вдова падает на гроб, рыдает, причитает и заводит окружение. Отчаяние заразно. Все начинают рыдать по покойному, а заодно и по себе. Происходит своего рода катарсис, очищение.

Это очищение так не похоже на «западные» похороны, которые показывают в кино. Там все собираются в церкви, принаряженные, в красивых траурных одеждах. Священник произносит речь. Все внимают с сомкнутыми ртами, потом так же сдержанно опускают гроб в могилу и расходятся.

Никто не рыдает, никакого катарсиса, просто выполняется ритуал. Смерть — дело житейское.

В Индии, например, тоже не плачут по усопшему. Приходят на берег Ганга, кладут тело на горящую поленницу дров и уходят в хорошем настроении. Покойник прогорит и превратится в кого-то прекрасного, в птицу например, будет парить в небе и смотреть вниз на все, что происходит. Сверху все так хорошо видно.