Елена Попова - Егоша и маленькие, маленькие бабочки…

На этот раз он был неторопливый, даже медлительный, выражался четко, ясно, определенно и прямо так поставил вопрос: чья квартира и чья дача, и дадут ли деньги на машину.

— Дадим! — сказали Егоша и его жена в один голос, не сговариваясь.

Новый зять Егоше опять не понравился, но не Егоше было с ним жить.

А дочка ужилась с ним вполне неплохо, хоть постепенно он и прибрал к своим рукам все что мог.

…Но когда пришла пора дочке умирать… через много-много лет, конечно. Как все умирают. Бессмертных нет, что тут бояться? И, лежа в больничной палате, она вспоминала свою жизнь, свое хорошее и свое плохое, вспоминала своего отца и, конечно, свою мать, она стала вдруг повторять с глубокой обидой: «Мама, почему ты не отдала мне свою синюю вазу?!» Это было так странно, что врач, подошедший к ее кровати, подумал, что она бредит.

— Мама, почему ты не отдала мне свою синюю вазу?!

Но это случилось уже потом, в другие времена и сроки.

Перспектива жить с тещей в одной квартире смущала и пугала Егошу. Он думал, что теперь она будет вмешиваться во все их дела, придираться к мелочам и много говорить. Но все оказалось совсем иначе. Лишившись дома, в котором прожила почти всю жизнь, вернее, отдав его внучке, она сначала растерялась, на какой-то момент даже оглохла, даже ослепла, пережила несколько сердечных приступов, но потом как-то собралась и начала жизнь заново.

Это была большая, грузная женщина с бородавкой на носу, которую она не трогала из разного рода суеверных соображений. Типа, «не буди лихо, пока оно тихо». Волосы она красила по старинке, хной, так что они всегда получались у нее какие-то разноцветные, рыжие, ржавые и седые одновременно — и закалывала в неряшливый пучок.

Прежде всего она бесстрашно удалила бородавку, и ничего плохого после этого не произошло. Потом она постриглась в хорошей парикмахерской и выкрасила волосы в один и пристойный цвет. Наконец, она влезла в джинсы самого большого размера и купила себе кроссовки. Это последнее оказалось самым революционным, потому что именно после них — джинсов и кроссовок — она стала путешествовать. Несколько раз в год, в разные страны, доставая самые дешевые горящие путевки.

Егошина теща уже не передвигала ноги — волоком, как будто в вечных, спадающих домашних шлепанцах, а ходила, если хорошо присмотреться, чуть ли не вприпрыжку.

В домашних делах она отказалась участвовать наотрез. И когда жена, совершенно замученная каждодневными поездками к дочке и внучке, как-то попросила ее сварить суп, заявила: выкручивайтесь сами, а я свое отработала. И суп не сварила.

Время от времени у тещи в комнате собиралась стайка ее престарелых подруг. Они пили вино, ели пирожные, купленные в ближайшей булочной, слушали музыку своей молодости, и судя по доносящимся звукам, а порой и топоту, даже танцевали. Очень громко смеялись и разъезжались хорошо за полночь на такси. Иногда присоединялись мужчины, тоже, конечно, их сверстники. Впрочем, был как-то один молодой, практически юный, лет двенадцати, чей-то внук, вот тогда шуму было вовсе немыслимо.

Егоша ходил мимо по коридору на цыпочках, чтобы не мешать. Жена же возвращалась от дочки поздно и тут же засыпала мертвым сном.

О количестве гостей Егоша обычно судил по обуви в прихожей. Она была разных размеров и разной степени обветшалости. Комната у тещи была небольшая, но как-то перед Новым годом Егоша насчитал одиннадцать пар. Однако шло время — месяц за месяцем и год за годом, — и количество этой обуви стало постепенно уменьшаться, и Егоша с грустью подумал, что владельцы исчезнувшей обуви, скорее всего, умерли.

Но чем меньше становилось обуви в прихожей, тем громче раздавались смех, музыка и топот.

Как-то во время очередных тещиных посиделок Егоша обнаружил только две пары обуви — две пары стареньких оббитых ботинок — женские и мужские. Женщину, тещину подругу, седую и маленькую, в прогрызенном молью беретике, Егоша знал. И старичка знал — тоже невысокий такой старичок, невысокий, но крепенький. И мужские ботиночки принадлежали ему. Егоша посмотрел на эти ботиночки и так расстроился, что чуть не заплакал. Но то, что случилось потом, было для него полной неожиданностью.

Теща купила рюкзак — старомодный, поношенный, цвета пыльной, блеклой зелени, с широкими лямками и огромными карманами.

Прежде она никогда не спрашивала у дочери, что можно взять, — просто брала что хотела, и все. А тут стала спрашивать.