Анри Труайя - Рассказы

Над лабораторией по кухне ходила Дама Бланш. Должно быть, лицо ее раскраснелось от огня. Очаровательная Дама Бланш! Жаль, что Александр Миретт не познакомился с ней до своего приобщения к тайнам мэтра Тайяда! Как бы он за ней приударил, когда был свободен и не так благочестив! Какой бы счастливой он бы сумел сделать эту женщину, которой были ведомы лишь взвешенные объятия ее мужа! Но он немедленно взял себя в руки.

«Глупые мыслишки, Александр! — сказал он себе. — Твое возвышение не дает тебе права даже мысленно ласкать такие преступно нежные создания. Ты высшее существо, а высшие существа славятся прежде всего воздержанием. Итак, вернемся к гомункулусам».

И он снова ссутулился над рукописями, заглавные буквы в которых были похожи на куски червей. Но напрасно он пытался уловить мысли автора, внимание его рассеивалось и уносилось в небезопасные мечты. Вскоре он должен был себе признаться, что в отсутствие мэтра Тайяда работать ему было скучно. Он выпрямился, вздохнул полной грудью и стукнул кулаком по столу. Вдруг ему безумно захотелось побродить по улицам.

— В конце концов, дураком я буду, если буду протирать ягодицы этим твердым стулом и губить глаза, разбирая каракули в этом фолианте, когда мэтра Тайяда здесь нет!

Словно школьник на каникулах, он отодвинул книги, расстегнул воротник, закатал рукава и вышел из лаборатории, напевая песенку.

В жарко натопленной кухне пахло супом и гвоздикой. В огромной печи на крюке висел котелок, в котором кипела похлебка. Со всех сторон на закопченных треногах его окружали чугунки. Возле печи суетился кухаренок.

Возле шкафчика с пряностями стояла Дама Бланш, проверяла свои запасы и бормотала:

— Кулек миндаля, на дне имбиря, ливр корицы, два ливра кардамона, немного молотого перца, гвоздика, шафран, четыре головы сахара.

— Ах! Дама Бланш! — сказал Миретт, подходя к ней, — вы просто очаровательны, когда занимаетесь вашими кухонными сокровищами!

— У каждого своя алхимия, — отвечала она, меланхолично улыбаясь.

— Мне больше нравится ваша, чем наша, — засмеялся Миретт.

Она весело на него взглянула:

— Будьте добры, не насмехайтесь надо мной и извольте вернуться к своим толстым книгам, напичканным шашелем! Другой еды вам не нужно.

Миретт покачал головой, будто отгоняя назойливых мух.

— Ах! Дама Бланш, — сказал он, — я устал от этих занятий. Возможно, Бога я должен познать не через науку, а через неведение!

— Верю, — поспешила согласиться она. — Да, вам нужно проветриться. Почему бы вам не пойти завтра со мной на рынок?

Обрадованный Александр Миретт все же притворился нерешительным:

— Но мои работы… Мне кажется, что я вот-вот найду решение занимающего нас вопроса…

— Тем более!

— Мы к этому вернемся за ужином, хорошо?

Они к этому не вернулись за ужином, но обменялись массой легких и пустых фраз. Александр Миретт блаженствовал, как замерзший человек у горящего полена. Утка с гренками, вымоченными в вине и посыпанными мускатным орехом, солью, сахаром и корицей, доставили усладу его желудку. А взгляд его наслаждался этой молодушкой, с лицом нежным, как сметана. Он забыл о гомункулусах, семи сортах земли и небесной субстанции. Он пил, ел и развлекал хозяйку. Он рассказывал ей о своих школьных проказах, о фарсе, который он разыгрывал со священниками, выдавая Валентина за собственного сына и прося его окрестить, о других веселых или скандальных затеях, над которыми Дама Бланш так хохотала, что хваталась руками за вырез горжетки.

— Иногда мне кажется, что вы действительно посланец Божий, а иногда, что вы такой же человек, как и другие!

— И каким я вам нравлюсь больше, Дама Бланш?

— Когда вы такой же, как и другие, — молвила Дама Бланш, опуская глаза.

— Клянусь рогами быка и кишками лягушки, я таким и останусь! — вскричал Миретт, которому кровь ударила в голову. — Пусть принесут Валентина!

И когда служанка принесла обезьянку, он запел старые куплеты, от которых когда-то отказался:

Когда Валентин закончил танцевать, Александр Миретт подошел к Даме Бланш и взял ее за руки.

Ему показалось, что в его ладонях забились две теплые птички.

— Дама Бланш, — сказал он, — завтра я буду с вами столько, сколько вы захотите.

Улицы были захламлены поломанными телегами, старыми бочками и грудами мокрого навоза. Кумушки, сидя на люках своих подвалов, сплетничали между собой и приветствовали прохожих улыбкой, продолжительность которой зависела от занимаемого данным прохожим места в обществе.