Анри Труайя - Рассказы

Через шесть лет после этого отец Мориса умер. Сын, как и следовало, возглавил фирму Трапп, которая к тому времени уже насчитывала семь заводов, на которых работали четыре тысячи рабочих. В управлении фирмой его ждал блестящий успех, а в семейной жизни — полное разочарование. Ему было скучно с Адель, пресной, как церковная облатка. Замкнутый, язвительный, раздражительный, он только и делал, что укорял ее. А так как придраться к жене было тяжело, то он еще больше бесился. Однажды вечером он сердито ходил перед ней из конца в конец гостиной, чтобы хоть немного успокоить свое бешенство. Но вдруг поскользнулся на зеркальном паркете, упал и ударился головой об угол камина. Он ударился так сильно, что чуть не потерял сознание. Адель испуганно вскрикнула и бросилась поднимать мужа. Тот, поднявшись на ноги, оттолкнул ее. Голова трещала, перед глазами плыли яркие круги. Он пережинал, не выскочит ли еще и шишка, и, конечно же, но всем винил жену: разве не она превращает пол в настоящий каток? Зачем так натирать паркет? Он уже хотел выругать ее, но вдруг взгляд его остановился на облицованном мрамором камине. И немедленно бешенство его улеглось. И как это он до сих пор не замечал, что этот камень с серыми прожилками такой некрасивый! Он рассматривал камин, и какая-то странная радость поднималась в нем. Что-то давно забытое из далекого детства, преодолевая нагромождение приобретенных за это время привычек, захлестнуло его, ударило в голову. Внезапно его охватило неудержимое желание раскрашивать мрамор, как когда-то на своих детских рисунках. Даже кончики пальцев задрожали от нетерпения. Еще бы! Поддельный мрамор всегда красивее натурального! Адель, уже сжавшаяся в ожидании бури, очень удивилась, увидев широкую улыбку, осветившую лицо мужа. Он ощупал шишку на лбу, в глазах вспыхнула решительность.

На следующий день Морис купил все необходимое и принялся за работу. Хотя он не рисовал больше тридцати лет, рука его не утратила умения. Под его кистью камин в гостиной из белого с серыми прожилками превратился в ярко-розовый с лимонными разводами. Это было так красиво, что растрогало Адель чуть не до слез. Поэтому поощренный Морис Огей-Дюпен раскрасил и другие камины в доме. А так как у него был собственный четырехэтажный дом на восемнадцать комнат, то этой работы ему хватило на полгода. Покончив с каминами, он принялся за парадную лестницу, вытесанную из пористого крупнозернистого ракушечника. Ее, на итальянский манер, он сделал темно-сиреневой с кремовыми разводами. От лестницы Морис перешел к стенам, а потом добрался и до потолка. Каждый день, вернувшись с работы, он надевал белый халат, брал кисточки и палитру и взбирался на лестницу. Жена устраивалась на маленькой табуреточке и восторженно следила за его работой. Именно сюда являлся дворецкий и объявлял: «Мадам, обед подан».

Сначала Адель радовалась, что муж нашел наконец занятие, приносившее ему душевное равновесие. Морис больше не придирался к ней и не упрекал ее — он с головой окунулся в раскрашивание стен под мрамор. Время от времени он даже обращался к ней, называя «милочкой». Могла ли она рассчитывать на большее?

Но со временем она начала беспокоиться. Разрисовав лестницу, стены и потолок, Морис начал искать, что бы ему разрисовать еще. Недолго думая, он принялся за свой кабинет.

Вскоре стены были расписаны под благородный итальянский голубой мрамор с белыми прожилками, стол красного дерева в стиле Людовика XVI превратился в кусок черно-белого марокканского оникса с красными вкраплениями, а паркет представлял удивительно искусную имитацию под массивные плиты старинного черного мрамора, который добывали когда-то в Пиренеях. Слуги делали вид, будто восторгаются творениями хозяина; немногочисленные друзья, которых Огей-Дюпены приглашали к себе и которые так или иначе были связаны с трикотажным производством, на все лады льстиво хвалили работу Мориса. Только искренняя и кристально-чистая Адель как-то отважилась ему прямо сказать:

— Все это действительно очень красиво, но как-то вроде холодно.

— Вы ничего в этом не смыслите! — возмутился ее муж. — К тому же нельзя судить, пока работа еще не окончена. Вот увидите, когда все будет готово!..

У него был такой возбужденный вид, что жена весьма встревожилась. Но то, что случилось потом, было куда хуже, чем все самые хмурые опасения Адель. После кабинета волна фальшивого мрамора захлестнула гостиную, а за ней столовую и спальню. Мало-помалу мебель из редчайших пород дерева, больше всего ценимая молодой женщиной, превратилась в яркие куски тесаного камня. Охваченный безумной страстью, Морис Огей-Дюпен не мог пропустить ни одного куска дерева, гипса или железа, чтобы не придать ему вид благороднейшего из материалов. Иногда он прибегал к сочетаниям цветов, не существующим в природе. Стоило лишь посмотреть, как искусно он рассыпал на однотонном фоне темные точки, расплывчатые, будто облака, пятна, как вырисовывал тоненькие прожилки, правильной формы вкрапления и белесые разводы. С кистью в руках он был Богом — творцом горных недр. Глядя на его работу, ни один из самых опытных каменщиков не мог бы сказать с уверенностью, настоящий ли это мрамор или искусная подделка. Как-то он был приятно изумлен, когда двое сильных грузчиков, настоящих богатырей, переставляя мебель в гостиной, с трудом сдвинули небольшой инкрустированный столик, весом не более пятнадцати килограммов, столешницу которого он перед этим расписал под севрский красный крапчатый мрамор. Но они совсем выбились из сил, запыхались и даже вспотели, переставив из одного угла в другой шесть небольших стульев когда-то позолоченного дерева, теперь расписанных под багряный порфир с зелеными вкраплениями. Грузчики, как подкошенные, упали на стулья и попросили вина. А Морис Огей-Дюпен готов был их расцеловать за такую ошибку. Теперь он был убежден, что его живопись чего-то стоит.