Анри Труайя - Рассказы

— Вы не важничаете, — обратился Солейхавуп ко мне, — и это приятно. Меня лично тошнит от тех, кто важничает. У нас в полку есть капитан, так вот он здоровается раньше, чем ты успеешь отдать ему честь. Вот это, я понимаю, по-людски!

— Свет, ради Бога, — взмолился старик.

— Сейчас, — резко ответил Солейхавуп, по-видимому слегка захмелев. — Бог для того и создал электричество, чтобы люди им пользовались. Я вот вам сейчас покажу одну штуковину, господин лейтенант.

Он извлек из карманов целый ворох платков, шнурков, перочинных ножей, старых писем, посыпанных табаком, разложил все это на полке и медленно стал разбирать своими толстыми неуклюжими пальцами эти сокровища. Затем он протянул мне какую-то медную шайбу с выдавленными на ней кабалистическими знаками.

— Что это?

— Это талисман, он приносит счастье. Когда он со мной, у меня все в порядке. Как-то раз я его забыл, и адъютант Муат обвел меня вокруг пальца.

— Так вот кто отвинтил все гайки, — вставил Планш.

— Тебя не спрашивают, — огрызнулся Солейхавуп. — Этот коротышка всю жизнь прожил со своими стариками и думает, что все такие же забитые, как и он. А вы, если хотите, можете поспрашивать у местных, что они обо мне думают, И вам ответят: «Солейхавуп прослыл сорвиголовой. И если он вышел целым и невредимым из всех передряг, так только благодаря вот этой самой шайбе». Вам скажут именно так, и это будет правдой! Взять хотя бы историю с фермой Рустуфля.

— Что еще за ферма? — спросил я.

— Да вы ее не можете знать. Для этого надо быть местным.

— Все, сейчас он начнет рассказывать свою историю, — удрученно сказал Планш.

— И расскажу, если захочу! И не тебе, а господину лейтенанту и вот этому штатскому.

Старичок снова забеспокоился и робко напомнил:

— Вы могли бы погасить свет. Рассказывать можно и в темноте.

— Ладно, — сдался Солейхавуп, — к тому же мой рассказ лучше слушать в темноте. Но сначала я хотел бы попросить вас об одной услуге, господин лейтенант. Вы делаете пересадку в Шалоне?

— Да.

— Мы тоже. Но только мы, по-видимому, не сможем влезть в поезд для рядового состава, а вы, как офицер, имеете право ехать в вагоне для гражданских, где полки мягкие, как перина. Так вот мы бы хотели пристроиться к вам и проскочить в первый класс. Никто не осмелится и слова сказать, все подумают, что мы ваши денщики.

— Договорились.

— Все, гашу свет!

Купе погрузилось в темноту.

Планш приоткрыл занавеску, и купе наполнилось холодным лунным светом. Поезд мчался среди дивного пейзажа. Прислонившись к оконному стеклу, я смог разглядеть, как снежные холмы сбегают в зеленовато-голубую бездну какой-то реки. С другой стороны по склону взбегал хрустальный от инея лес. Но в следующую минуту его заслонила гряда набежавших из темноты скал. Вот паровоз пронзительно засвистел. На стыках постукивали колеса. Поезд погрузился в гулкую темноту тоннеля.

Когда же луна опять заблестела в окне, я повернулся, чтобы посмотреть на моих попутчиков.

Лицо Солейхавупа отсвечивало голубым. Планша же перекосило, словно покойника.

— Тебе обязательно нужно рассказывать твою историю? — пробормотал он.

— Он уже слышал ее, — доверительно шепнул мне Солейхавуп. — Ему становится страшно, когда я ее рассказываю.

Старичок, ровно дыша, спал с открытым ртом.

— Итак? — спросил я.

— Это странная история. Можно верить, а можно и не верить, но все было именно так. Сейчас на первом же повороте вы увидите ферму Рустуфля… скорее то, что от нее осталось.

Вот она, смотрите, вон там маленькое черное пятно, точно куча навоза.

— Где? Не вижу!

— Да выше, на холме.

И в самом деле я увидел груду обрушенных камней посреди широкой просеки.

— Это она и есть?

— Да, она самая. Но раньше все это выглядело иначе. Красивый правильной формы дом, весь белый, с низко посаженной, словно натянутая на нос шляпа, крышей. Папаша Рустуфля жил там со своей женой. Жена его была крупной, ширококостной женщиной. Она часто занималась тем, что шептала что-то по углам. Поговаривали, будто бы она вызывала нечистую силу. Сам папаша представлял собой жирную тушу, поросшую рыжей щетиной. На руках, на ушах, на щеках до самого носа — везде все та же щетина. Кроме того, то ли из-за болезни, то ли из-за несчастного случая, не знаю, у него были парализованы ноги. Поэтому целыми днями он просиживал в своей инвалидной коляске. У меня в то время уже не было ни отца, ни матери, и я жил в сиротском приюте. Единственным моим богатством была вот эта, Бог весть откуда взявшаяся, медная медаль. Мне было двенадцать лет, когда меня определили батраком к Рустуфля. Главной моей обязанностью было возить старика в коляске. Работенка-то не пыльная! У Рустуфля был сын Огюст, примером, с этого штатского, который прикидывается спящим. Но, конечно, гораздо моложе. Он работал в Париже в страховой конторе и изредка заезжал на ферму проведать родителей. У Рустуфля было важное занятие — они судились из-за межи с соседом Симеоном Кудром. На меже их участков протекала река Дувина, и, конечно, каждый доказывал, что именно ему принадлежат оба берега речушки. И их можно понять!