Людо Ондрейов - Юность разбойника

— Ходил коня напоить да тебя искал. А тебя нет и нет!

Рассказал, как приехали с Томашем окучивать картошку.

А Томаш, ленивый как пень, все ел да ел, пока Эржа не убежала…

Палё хохотал, подпрыгивал, подбрасывал шляпу.

— Ты иди на Ямки, — сказал он. — Я стадо наверх отгоню, а потом вернусь. Через час буду там. С богом!

Ергуш пошел вниз, ведя Пейко за недоуздок. Шел и размышлял о дружбе. Странно как. Вот Матё Клещ-Горячка, несчастный мальчишка, у которого злая мачеха, хотел дружить с ним. И Ергуш с радостью принял его дружбу, потому что жалко ему Матё. По с Матё быть как-то нехорошо. Все время чувствуешь, будто рядом с тобой человек, которому все не по сердцу…

А вот с пастушонком Палё совсем другое дело. Смотришь на него, смотришь, а он — на тебя. И ничего не говоришь, а хорошо тебе. Так хорошо, как в раю…

На Ямках еще никого не было. Ергуш пустил коня пастись, но сначала обтер его пучком травы. Шерсть у Пейко слиплась от пота.

К полудню явился Томаш на кобыле, угрюмый и злой. Ноги свисали у него по бокам лошади, сам он сутулился, а кобыла вся прогнулась под его тяжестью, тяжело дышала.

— Там и была, стерва, в конюшне своей, — грубо пробормотал Томаш, кулаком замахнулся на Эржу; она дернулась, голову вскинула.

Быстро запрягли лошадей в плуг, начали окучивать. Ергуш погонял, Томаш шел за плугом.

Прошел мимо с овцами Палё, помахал Ергушу. Увидел — занят приятель делом, скрылся за пригорком. Не хотел мешать.

Солнце близилось к вершинам, когда появилась крестная с корзинкой на спине. Сгорбившись, с трудом взбиралась она в гору. Принесла им две большие миски картофельных оладий, хлеба, сала и полный кувшин кислого молока. Томаш сейчас же пустил лошадей на траву; даже от плуга не отпряг — так спешил есть.

— Ну, каково работается? — с улыбкой спросила крестная.

— Хорошо! — ответил Ергуш, загребая оладьи деревянной ложкой.

Томаш глянул на него исподлобья — будто кулак показал.

О выходке Эржи ни слова не было сказано.

Крестная принесла маме муки и сала.

— Ты парня-то пришли, — сказала она, — он нам поможет. Работать научится…

Ергуша не было дома. На рассвете ушел с Хвостиком — гнать Рогачку в стадо. С тех пор не возвращался.

— И не знаю, где его носит, — жаловалась мама. — Совсем от дома отбился.

А Ергуш, обутый в старые башмаки, отправился вместе с Палё Стеранкой в горы. Взял с собой Хвостика — пусть побегает. Будет скотину заворачивать.

Травы стало мало, овцы давали меньше молока — доили их теперь только утром и вечером. Поэтому они оставались на пастбище целый день. Палё нес в рукаве обед — хлеб да сало. Всю еду он предложил Ергушу; как бы тот не проголодался, а сам-то он обойдется. Ергуш поблагодарил, не принял.

— Коли мы уже вдвоем, — сказал Палё, — то можно пойти на Загробы. Один-то я бы не справился, овцы разбегутся. А там хорошее пастбище, и птиц много.

Погнали стадо не через Ямки, а напрямик, по крутым Межам, что над кладбищем. Дорога вела вдоль длинного, узкого сада. Выше поднималась округлая вершина Загробов — в густой шубе орешника, кизила и грабов. Крутая вершина, неприступная. Там, под кустами, растет чернушка и высокая, по колено, трава.

Овцы и козы разбрелись по кустарнику; не блеяли, голоса не подавали, недосуг был: не пастбище, а пир настоящий. Хвостик бродил где-то возле них.

— Время есть, можно передохнуть, — сказал Палё, когда они поднялись до того места, где кончался сад.

Сели в холодок под дощатым забором. За забором что-то хрустело, шуршало. Заглянули в щелку — а в саду заяц, большой, длинноухий! Угощался одуванчиками, чахлым клевером, ушами поводил.

— Лови! Держи! — изо всей силы закричал Палё.

Перескочили забор, погнались за зайцем, а тот шмыгнул через сад — только его и видели: ушел на Загробы.

В саду — никого. Таинственная тишина. Холодок щекочет спину, слух и зрение обострились. Приятное беспокойство охватывает. Надо молчать, переговариваться знаками. Двигаться бесшумно, как тень.

Деревья старые, корявые. Мохом поросли, лишайником. Одни уже высохли, в других дупла. На яблоне, склонившейся с откоса, чернеет дыра. На высоте трех метров. Края у дыры чистые, отшлифованные. Что бы в ней могло такое быть?

— Может, птицы там? — шепнул Палё Стеранка. — Если дупло чистое, без паутины, то в нем могут жить птицы…

Он пошел по стволу яблони, как по тропинке: ствол-то совсем наклонился, вбок торчит. Лег Палё на живот, приложил ухо к дыре. Послушал, посмотрел, и вдруг краска сбежала с его лица — так он испугался.