Дарья Бобылёва - Сборник произведений

Ангел у дамы был упитанный, беззлобный и веселый, как пьющий профессор кафедры искусствоведения. За подопечную он немного переживал, расспрашивал ее о причинах задумчивости, рекомендовал прогулки и отдых у моря, поймав в очередной раз ее неподвижный философический взгляд.

Как-то ангел развешивал в ванной белье постиранное, дама зашла к нему, смотрела-смотрела, как он трусы с носками расправляет и двумя пальцами их на веревочку — хоп, а потом вдруг говорит:

— А скажи мне, ангел, Бог есть?

— Не знаю, — ответил ангел. — Не задумывался.

…А Йохан вчера опять хеви-метал на органе играл. Спасибо тебе, Боженька, за Йохана. Без него и не знали бы мы сей ангельской музыки, которая, как Йоханом неоднократно доказано, чудесным образом исполняется на всем: и на ложках, и на органе, и на заборе, и на лютне, и на упитанном бычке, а равно и на уважаемом животе патера Швайнштайгера.

Начинающий дизайнер Улямов больше всего на свете боялся навязчивых воспоминаний и тараканов, причем один из этих страхов являлся закономерным продолжением другого. Рыжие хрусткие твари напоминали Улямову о безуспешном детстве в далеком городке: с домами барачного типа, надтреснутыми тарелками, выкраденными из общепита, где царила непроницаемо-восточная бабушка, пресным запахом каши, въевшимся в стены, спортивками, корочкой под носом и вечерними гопниками. В те тоскливые времена тараканы реками лились по стенам, рецепты по избавлению мелькали на страницах газет, вокзальных книжонок и отрывных календарей и никогда не срабатывали, а маленький Улямов томился по ночам от избытка или, наоборот, нехватки влаги в организме, упрямо пережидая гулкие постукивания на кухне. Это бабушка методично била выползших на кормежку насекомых, и Улямов терпел до последнего, лишь бы не идти мимо и не видеть. Гора бабушкиного тела, обтянутая чем-то кружевным и допотопным, налипшие на подошву тапки расплющенные останки и полнейшая бессмысленность ночного истребления — все это намертво застряло в улямовской памяти.

Первым знаком надвигающейся беды стали общепитовские тарелки, замеченные Улямовым среди коробок, сваленных на первом этаже у лифта. Был снежный воскресный вечер, и картон расползался от слякоти. Поняв, что новые соседи въезжают в квартиру прямо над ним, Улямов расстроился. Соседей, этих невидимых вредителей, топающих, орущих и сверлящих, он тоже опасался. Улямов решил подняться и познакомиться, чтобы тактично, но явно обозначить присутствие под крепкими ногами новоселов живого человека.

Сосед оказался один, и от его вида воспоминание о гопниках, ждущих у гаражей, холодным комком шевельнулось внутри взрослого, состоявшегося Улямова. Одетый в синие тренировочные штаны и белую майку, сосед словно бы вышел на пару минут из дома барачного типа за сигаретами без фильтра. Прозрачные глазки гнездились у переносицы почти впритык друг к другу, а растительность на круглом черепе без предупреждения переходила в небритость на лице и уползала по шее вниз, в седоватое нагрудное гнездышко. При помощи молчаливого темного грузчика сосед таскал в свое новое логово надежно, казалось бы, забытые Улямовым вещи: полосатые куски ДСП, из которых сложатся потом шкафы и тумбочки с золотыми штырьками ручек и захватанным стеклом, рулоны калейдоскопических ковров, обгрызенные по углам табуретки, связанные вместе клеенки, шторы и еще что-то в неистребимый цветочек. И пустые банки, и пластмассовая палка для дедовской гимнастики, и даже сухо стучащий дверной занавес из бамбука — все было здесь. Когда из лифта, неловко топорщась углами, выползло зеленое кресло, Улямов сразу угадал, где на нем должны быть оспинки от сигарет с приплавленным поролоном, и наконец сказал «добрый вечер». Сосед промычал что-то угрюмое и нечленораздельное, потому что был занят, а тут ходили всякие и путались под ногами. И Улямов, постаравшись принять независимый вид, поспешно удалился, унося с собой мутную тревогу.

Сосед с первого же дня принялся существовать над головой Улямова шумно, уверенно и полнокровно. Он словно чувствовал боязливое недовольство Улямова и утверждал свое доминирующее положение — напрямую, по-простому, как мужик. Хоть бы не сверлил, думал Улямов — и сосед сладострастно ревел перфоратором. Хоть бы не топал слишком сильно — и кумулятивная ходьба сотрясала улямовский потолок, отдаваясь пластмассовым трепетом в новых стеклопакетах. Пусть сверлит — только въехал, пусть топает — имеет право, но лишь бы спать не мешал — и глубоко за полночь Улямов вскакивал от футбола, теплоголосого блатняка или вовсе необъяснимого мебельного грохота.